Холодные сапоги неприятно липли. У выхода ждал Кадчиков с питьевым баком и нетерпеливо притопывал. Ему хотелось поскорей залезть в нагретую Митей постель, пока она не остыла.
Тающая темнота очертила контуры палаток. Мир был ясен и звонок. Звуки разбивающейся о дно бака воды, казалось, разносились по всей Земле. Вышедшая из чрева ночи, она дышала полной грудью, выплескивая на сапоги ледяные капли.
Кадчиков забрался в кровать, и Митя остался один. Он прошелся по палатке, понаблюдал за прыгающим пламенем фонаря, прислонился было к вешалке с шинелями, но вовремя опомнился и, стряхнув сладкую дрему, вышел на плац.
Внизу лежал город, укутанный рваным, расползающимся саваном. Устремленный в небо минарет царствовал, разорвав туман, и ждал, когда саван превратится в розовую фату, и когда это произошло, голос, певучий и громкий, поплыл над городом.
Митя почувствовал себя неловко, будто стал свидетелем интимного разговора, и хотел уйти в палатку, но скоро неловкость прошла, и он заслушался печальной молитвой. Вечером их взвод заступал в наряд по столовой.
«Здравствуй милая моя, дорогая мамочка!
В прошлом письме я писал тебе, что буду служить где-то под Ашхабадом. Так оно и получилось. Нас долго продержали на пересыльном пункте за городом, а потом разбросали по частям ТуркВО. Мы с Вовкой оказалась в одном взводе. Кстати, многие из нашей учебки попали в эту часть.
Я пока еще не со всеми ребятами познакомился. Могу сказать только, что наш взвод похож на интернациональную бригаду: есть казахи, узбеки, таджики, белорусы, украинцы, татары. Ребята вроде ничего. К нам, во всяком случае, отнеслись по-человечески, понимают, что трудно сразу же после учебки командовать отделением, поэтому слушаются. Они говорят, что мы будем заниматься хозяйственными делами, больше в командировках, чем на учениях. Зато будет о чем рассказать, а то некоторые всю службу сидят где-нибудь в хлеборезке или каптерке и рады, а сами ничего не видели, кроме буханок и парадок.
Так вот, во время командировок и учений я писать не буду, некогда. Получать письма будешь реже, зато писать буду чаще, обещаю.
Кормят здесь очень прилично: на завтрак дают кофе со сгущенкой, а вечером, как и везде — рыбные консервы. К жаре потихоньку привыкаю, стараюсь поменьше пить, чтобы не потеть. Одно плохо — спать охота, как в учебке. Видимо, не суждено солдату выспаться за два года службы.
Ну ладно, буду закругляться, а то нам сегодня в наряд заступать, надо подготовиться. Адрес я тебе на конверте указал. Пиши, как дела, какие новости, что слышно о Сергее Палыче.
Целую, твой сын Дима».
— Руки вперед! Пальцы раздвинуть! У тебя что, палец не сгибается? Так, этого вычеркни из списка, с такими гнойниками его близко к кухне подпускать нельзя! Ты когда последний раз ногти стриг? Что? Не помнишь? А ну, убежал отсюда, чтоб через минуту все ногти под корень! Ножниц нет? Обгрызай! Эй, кто там, Исхаков, принеси этому ублюдку ножницы да смотри, чтобы не замылил. Среди наряда больные есть? Кто не сможет службу нести? Нет. Прекрасно, тогда слушайте сюда: в залах чтоб все сияло, столы обрабатывать только с хлорным раствором, на полу — ни пылинки, ни соринки, все отходы сбрасывать в дальнюю яму, если повара будут заставлять рубить мясо, мыть котлы или еще что-нибудь, сразу же ко мне, я им устрою Варфоломеевскую ночь! Если будете плохо работать, через сутки еще раз пойдете в наряд. Ясно?
— Так точно, — грянуло нестройно.
Лейтенант-медик — рыжий очкарик, сам приехавший сюда три недели назад, в новенькой неушитой «хэбэшке», очень хочет казаться грозным, но никто его не боится, а только все посмеиваются про себя: «Учи, учи козла капусту есть». Митя, глядя на других, тоже перестает бояться. В учебке ему частенько приходилось ходить на кухню. «Дело знакомое. Сейчас на развод, потом наряд принимать, а после ужина работай хоть до утра, всего не переделаешь. В учебке они спали часа по два. Интересно, сколько здесь удастся? Хорошо хоть посуду мыть не надо и полы тоже — плеснул водички, и все!»
В столовой полным ходом шло приготовление ужина. С воем вырывалось из форсунок тугое пламя, котлы дымились, громко переругивались повара, старый наряд чижиков на последнем вздохе таскал ноги в тяжелых ботинках. За одним из столов сидели те, кому по сроку службы работать было не положено. Они пили чай и курили.
