Одним из средств Ланской считал добрые отношения со всеми членами императорской фамилии. Он был хорош и с Екатериной, и с Павлом, и с Марией Федоровной, и с их детьми. Он оставался фаворитом более четырех лет - с весны 1780 до лета 1784 года.
Ланской много читал, старался вникать в существо важнейших дел, превращаясь на глазах императрицы из молодого красавчика-щеголя в серьезного и ответственного государственного деятеля, душою и телом до конца преданного своей повелительнице. Можно утверждать, что Ланской был самым любимым фаворитом Екатерины, хотя ей не было свойственно двоедушие в любовных делах, и она руководствовалась в интимных отношениях прежде всего сильным и искренним чувством.
Если бы не ранняя, внезапная смерть, то, возможно, он оставался бы фаворитом до конца жизни Екатерины. Из-за своей молодости и доброго, покладистого нрава он был даже соучастником игр и забав с Александром и Константином. Так, например, 1 июля 1783 года Екатерина писала Гримму: "У Александра удивительная сила и гибкость. Однажды генерал Ланской принес ему кольчугу, которую я едва могу поднять рукою; он схватил ее и принялся с нею бегать так скоро и свободно, что насилу можно было его поймать".
Так и представляется идиллическая семейная сцена - смеющаяся, пятидесятичетырехлетняя бабушка, все еще полная огня и сил, двадцатипятилетний красавец-генерал и шустрый шестилетний мальчишка, ловко увертывающийся от своих преследователей.
Ланскому же читала Екатерина и свой замечательный труд, посвященный внукам - "Бабушку Азбуку" - оригинальное и высокоталантливое педагогическое сочинение, наполненное картинками, историями, сказками и нравоучениями. "У меня только две цели, - говорила об "Азбуке" Екатерина, - одна - раскрыть ум для внешних впечатлений, другая - возвысить душу, образуя сердце".
(Впоследствии эта "Азбука", несколько видоизмененная, стала первым учебником в первых классах различных учебных заведений России).
Чтоб еще более нравиться Екатерине, Ланской все четыре года своего фавора много читал, понимая, что он может быть интересен своей возлюбленной, если кроме обожания будет в состоянии подняться до ее интеллектуального уровня. И, надо сказать, это ему удалось.
Когда в июне 1784 года Ланской серьезно и опасно заболел - потом говорили, что он подорвал свое здоровье, от чрезмерного злоупотребления возбуждающими снадобьями - Екатерина ни на час не покидала страдальца, почти перестала есть, оставила все дела и ухаживала за двадцатишестилетним любимцем, не просто как образцовая сиделка, но как мать, смертельно боящаяся потерять единственного, бесконечно любимого сына.
Екатерина так описывала болезнь и смерть Ланского: "Злокачественная горячка в соединении с жабой, свела его в могилу в пять суток".
Екатерина до последнего дня не допускала мысли, что ее любимец может умереть и потому не обращалась к лучшему придворному медику доктору Вейкгардту, которого сумели опорочить его ловкие коллеги.
Когда же ученый немец только заглянул в горло больному и увидел сильнейшее воспаление и отек гортани, он сказал, что Ланской умрет в тот же вечер и спасти его невозможно.
Диагноз оказался настолько же беспощадным, насколько и верным.
Когда вечером 25 июня 1784 года Ланской умер, Екатерина совершенно потеряла былое несокрушимое самообладание, рыдала и причитала, как русская деревенская баба и затем впала в прежестокую меланхолию. Она уединилась, никого не хотела видеть, и даже отказалась от встреч с Александром и Константином. Единственным человеком, для которого она делала исключение была сестра Ланского Елизавета - очень на него похожая.
Дело дошло до того, что Екатерина сильно заболела и сама не могла и часа провести без рыдания, без того, чтобы не захлебнуться слезами.
Еще более чем за полмесяца до случившегося, 7 июня, Екатерина начала писать одно из писем Гриму, но не успела закончить, как заболел Ланской. Только после его похорон, пребывая в неутешной печали, и стараясь занять себя хоть чем-нибудь, она 2 июля села к столу и закончила письмо к барону Фридриху так: "Когда я начинала это письмо, я была счастлива, и мне было весело, и дни мои проходили так быстро, что я не знала, куда они деваются. Теперь уже не то: я погружена в глубокую скорбь, моего счастья не стало. Я думала, что сама не переживу невознаградимой потери моего лучшего друга, постигшей меня неделю тому назад. Я надеялась, что он будет опорой моей старости: он усердно трудился над своим образованием, делал успехи, усвоил мои вкусы. Это был юноша, которого я воспитывала, признательный, с мягкою душой, честный, разделяющий мои огорчения, когда они случались, и радовавшийся моим радостям.
