Когда «Духов день» выйдет к публике, один из авторов журнала «Искусство кино», новопочвенник Илья Алексеев, напишет о нем восхищенную статью «День воскресения», где попытается определить место Сельянова «на фоне русской культурной традиции»: «Россия и кино – две разнозаряженные субстанции. Россия – слепая и невидимая страна, которая живет Звуком, а не Изображением, и поэтому настоящее русское кино, появись оно на свет, было бы очень необычной эстетической конструкцией. Что и происходит в фильмах Сельянова». Статья очень длинная, в ней фильм сопоставляется с фильмами Годара, Антониони, Барнета, в конце автор делает вывод: «С гибелью советской культуры и русская потеряла почву под ногами, „сломалась“ на уровне самого глубинного кода. Фильмы Сельянова доносят до нас, до тех, кто их видел, русскую идею в каком-то новом качестве. Идею России „здесь и сейчас“. Новой России. И скрещение с европейской традицией, в конце концов, важно постольку, поскольку оно позволяет обрести дыхание и перспективу развития современной высокой русской культуре. ‹…› Сельянов для меня остается единственным режиссером, который сумел сегодня, в такое запутанное время, предложить зрителю свою целостную философию, и – что не менее важно – психологическую модель отношения к новой реальности».
То, что это был взгляд, обращенный в прошлое, критик Наталья Сиривля писала еще в начале 1990-х: «Казалось, что авторы „Дня ангела“ пробились к той плодоносной, не замусоренной почве, на которой способно пышно взойти новое национальное искусство. Последующие годы, однако, этих прогнозов не оправдают. ‹…› Даже в позднейших фильмах самого Сельянова советская слободка живет и дышит, но стоит истории начать движение в современность – и жизнь мгновенно застывает в мертвых картонных формах». Современность требует новой оптики.
Критик Игорь Манцов, кстати, тоже выходец из гнезда тульских кинолюбителей, проводит прямую линию «от своеобразного руссоизма „Духова дня“, утверждающего перспективность кровно-родственных отношений и ущербность индивидуализма по западному образцу», где первую скрипку играл Коновальчук, «до спродюсированных Сельяновым примечательных балабановских „Братьев“, где подобная идеология то ли воспевается, то ли пародируется».
Один из лучших тогдашних критиков Сергей Добротворский писал про «Духов день», что фильм, конечно, нутряной, но всерьез демонстрирующий лишь те черты действительности, «в которых полнее всего сквозили черты коллективного прошлого – почвенный миф, поиски общего родства или смачный шовинизм мужской компании. Грибочки, яйцо вкрутую, картошечка… И она, птица-мама, в граненых манерках. Да, небось, не казенка опилочная, а самодел тройной очистки на заветных травках… А то и жидкость против потения из майонезной банки – с хорошим человеком все Божий подарок (я всерьез считаю, что одна только панорама по накрытому столу в последней части „Духова дня“ представляет клиническую опасность для завязанных и подшитых – с такой силой воспроизведена там красота алкогольного патриархата). Схоронив общего деда и помывшись в баньке, мужской клан Христофоровых – Христово воинство и родня – строился рядами и шел воевать. Скажи с кем – и фильма нет. Но прелесть финала как раз в том и заключалась, что мужики двинули на все чохом. На левых и правых, либералов и бюрократов, на тех, кто спаивает страну, и тех, кто отобрал у народа по три шестьдесят две… Ты с какого года? А когда призывался? Ну, ничего, пошли… Тем, кто хоть раз сидел в общественной парилке или поутру пил пиво у ларька, знакомо это чувство мужского локтя – грозная сила, замешанная на общих паролях и неистребимом пацанстве».
Сергей Добротворский не понаслышке писал о парилках, ларьках и самоделе тройной очистки, он хорошо знал эту истинно национальную сторону жизни, но дело в том, что будущий российский кинематограф оказался успешен именно там, где в дело пускали «почвенный миф, поиски общего родства или смачный шовинизм мужской компании» – от «Брата» и «Бумера» до «Девятой роты» Бондарчука и «Легенды № 17».
