— Не поддавайтесь этой гибельной мысли, сэр! — воскликнула миссис Тоджерс тоном самого искреннего протеста. — Не обвиняйте понапрасну наше заведение, прошу вас! Этого просто быть не может, сэр. Говорите что хотите против джентльменов или против меня, только не говорите, что вас не понимают в этом доме.
— Если бы понимали, тогда не обращались бы так, — отвечал молодой человек.
— Вот в этом, вы очень ошибаетесь, — возразила миссис Тоджерс все тем же тоном. — Как не раз говорили и многие из джентльменов, и я сама, вы чересчур впечатлительны. В этом вся суть. Слишком у вас чувствительная натура; таким уж вы родились.
Молодой человек кашлянул.
— А что касается мистера Джинкинса, — продолжала миссис Тоджерс, — то, уж если нам суждено расстаться, я прошу вас понять, что я нисколько не потакаю мистеру Джинкинсу. Вовсе нет. Я бы желала, чтобы мистер Джинкинс не командовал в моем заведении и не становился причиной недоразумений между мной и джентльменами, с которыми мне будет гораздо тяжелей расстаться, чем с мистером Джинкинсом. Мистер Джинкинс вовсе не такой постоялец, — прибавила миссис Тоджерс, — чтобы ради него жертвовать всеми, кого я уважаю и кому сочувствую. Совершенно наоборот, уверяю вас.
Молодой человек настолько смягчился от этих и им подобных слов миссис Тоджерс, что они с ней как-то незаметно обменялись ролями; теперь она была оскорбленной стороной, причем подразумевалось, что он-то и есть оскорбитель, но в самом лестном, отнюдь не обидном смысле, поскольку его жестокое поведение приписывалось исключительно возвышенности натуры — и ничему больше. В конце концов молодой человек раздумал съезжать и долго уверял миссис Тоджерс в своем неизменном уважении к ней, после чего отправился на службу.
— Боже мой, душеньки мои мисс Пексниф! — воскликнула эта дама, входя в малую гостиную, усаживаясь на стул с корзинкой на коленях и в изнеможении роняя на нее руки. — Какие нужны нервы, чтобы вести такой дом. Вам, я думаю, было слышно, что тут происходит? Ну, видали ли вы что-нибудь подобное?
— Никогда! — отвечали обе мисс Пексниф.
— Видала я на своем веку бестолковых мальчишек, — продолжала миссис Тоджерс, — но такого пустого и вздорного вижу первый раз. Правда, мистер Джинкинс бывает с ним строг, но все же не так, как он того заслуживает. Ставить себя на одну доску с таким джентльменом, как мистер Джинкинс! Это, знаете ли, уж слишком! Да еще хорохорится, господь с ним, как будто они ровня!
Девиц очень позабавило объяснение миссис Тоджерс, а еще больше кое-какие, весьма кстати рассказанные анекдоты, рисующие характер молодого человека. Зато мистер Пексниф сурово и гневно нахмурился и, как только она замолчала, произнес многозначительно:
— Простите, миссис Тоджерс, нельзя ли спросить, сколько именно вкладывает этот молодой человек в хозяйство вашего заведения?
— Ну, много ли там с него приходится, сэр; он платит за все шиллингов восемнадцать в неделю! — сказала миссис Тоджерс.
— Восемнадцать шиллингов в неделю! — повторил мистер Пексниф.
— Неделя на неделю не приходится, но что-то около того, — отвечала миссис Тоджерс.
Мистер Пексниф поднялся со стула, скрестил руки на груди, взглянул на миссис Тоджерс и покачал головой:
— И вы хотите сказать, сударыня, — мыслимо ли это, миссис Тоджерс, — что из-за такого ничтожного вознаграждения, как восемнадцать шиллингов в неделю, женщина с вашим умом способна унизиться до фальши, до двуличия, хотя бы на одну только минуту?
— Ведь должна же я как-то выходить из положения, сэр, — нерешительно пролепетала миссис Тоджерс. — Надо и о том позаботиться, чтобы они не ссорились, и о том, чтобы мне не растерять жильцов. Пользы от них очень мало, мистер Пексниф.
— Польза! — воскликнул мистер Пексниф, делая сильное ударение на этом слове. — Польза, миссис Тоджерс! Вы меня изумляете!
Он был до такой степени беспощаден, что миссис Тоджерс ударилась в слезы.
— Польза! — повторил мистер Пексниф. — Польза притворства! Поклоняться золотому тельцу, или Ваалу[36], — ради восемнадцати шиллингов в неделю!
— Не судите меня слишком строго, мистер Пексниф, — всхлипнула миссис Тоджерс, доставая платок из кармана.
