— Ну, как же они вас чествовали там, внизу? — спросила хозяйка.
— Мне был оказан такой прием, сударыня, — отвечал мистер Пексниф, — что я никогда не смогу вспомнить о нем без слез или думать о нем без волнения. Ах, миссис Тоджерс!
— Силы небесные! — воскликнула эта дама. — Отчего это вы так расстроились, сударь?
— Я человек, сударыня, — произнес мистер Пексниф, обливаясь слезами и еле ворочая языком, — но кроме того, я отец семейства. Кроме того, я вдовец. Мои чувства, миссис Тоджерс, нельзя окончательно задушить подушкой, как малолетних принцев в Тауэре[34]. Они в полном расцвете, и сколько бы я ни старался подавить их, они все-таки прорвутся!
Тут он вдруг заметил кусок печенья у себя на колене и уставился на него, бессмысленно покачивая головой, с таким убитым видом, будто в этом кондитерском изделии таился его злой гений и мистер Пексниф посылал ему кроткий упрек.
— Она была прекрасна, миссис Тоджерс! — сказал он без всяких предисловий, обращая к ней свои осовелые глаза. — У нее было небольшое состояние.
— Так мне говорили, — отозвалась миссис Тоджерс весьма сочувственно.
— Вот это ее дочери, — сказал мистер Пексниф, указывая на девиц и расстраиваясь еще больше. Миссис Тоджерс в этом не сомневалась.
— Мерси и Чарити, — сказал мистер Пексниф. — Милосердие и Сострадание. Надеюсь, в этих именах нет ничего греховного?
— Мистер Пексниф! — воскликнула миссис Тоджерс. — Какая ужасная улыбка! Уж не больны ли вы, сударь?
Он сжал рукой ее плечо и ответил очень торжественно и очень слабым голосом:
— Хроническое.
— Гастрическое? — вскрикнула испуганная миссис Тоджерс.
— Хроническое, — повторил он с некоторым усилием. — Это хроническое. Хроническая болезнь. Я с детства этим страдаю. Она сведет меня в могилу.
— Боже сохрани! — вскрикнула миссис Тоджерс.
— Да, сведет, — повторил мистер Пексниф, в отчаянии махнув на все рукой. — И пусть, я даже рад. Вы на нее похожи, миссис Тоджерс.
— Оставьте мое плечо, мистер Пексниф, прошу вас. Как бы не увидел кто из джентльменов.
— Ради нее, — сказал мистер Пексниф. — Позвольте мне — в память покойницы. Ради голоса из-за могилы… Вы так похожи на нее, миссис Тоджерс. В каком мире мы живем!
— Ах! Вот уж, можно сказать, ваша правда! — воскликнула миссис Тоджерс.
— Боюсь, что это легкомысленный и тщеславный мир! — изрек мистер Пексниф, преисполнясь скорби. — Эти молодые люди вокруг нас… Разве они понимают, какая на нас лежит ответственность? Ничуть. Дайте мне другую вашу руку, миссис Тоджерс.
Миссис Тоджерс заколебалась и ответила, что это, пожалуй, ни к чему.
— Разве голос из-за могилы не имеет никакого значения? — сказал мистер Пексниф с нежным укором. — Какое неверие! Чудное созданье!
— Тише! — убеждала его миссис Тоджерс. — Ну что вы это, право!
— Это не я, — ответил мистер Пексниф. — Не думайте, что это я. Это голос, ее голос.
Покойная миссис Пексниф обладала, как видно, необыкновенно густым и хриплым для дамы голосом, несколько даже заикающимся голосом и, сказать по правде, довольно-таки пьяным голосом, если он хоть сколько-нибудь был похож на тот, каким говорил мистер Пексниф. Возможно, однако, что он ошибался.
— Это был радостный день для меня, миссис Тоджерс, но это был и мучительный день. Он напомнил мне о моем одиночестве. Что я такое на земле?
— Джентльмен редких качеств, мистер Пексниф, — отвечала миссис Тоджерс.
— Что же, тут есть своего рода утешение, — воскликнул мистер Пексниф. — Но так ли это?
— Лучше вас не найти человека, — сказала миссис Тоджерс. — Я уверена.
Мистер Пексниф улыбнулся сквозь слезы и слегка покачал головой.
— Вы очень добры, — сказал он, — благодарю вас. Для меня всегда большая радость, миссис Тоджерс, осчастливить кого-нибудь из молодого поколения. Счастье моих учеников — это главная цель моей жизни. Я просто души в них не чаю. Они тоже души во мне не чают — иногда.
— Всегда, я думаю, — сказала миссис Тоджерс.
— Когда они говорят, будто ничему не выучились у меня, сударыня, — прошептал мистер Пексниф, глядя на миссис Тоджерс с таинственностью заговорщика и делая знак, чтобы она подставила ухо поближе, — когда они говорят, будто ничему не выучились и будто бы плата слишком высока, — они лгут, сударыня! Мне бы, вполне естественно, не хотелось этого касаться, и вы меня поймете, но я говорю вам по старой дружбе: они лгут!
