По наружности незнакомца можно было отнести к тому разряду людей, который принято именовать «благородной бедностью», хотя, судя по одежде, нельзя было сказать, что он находится в стесненных обстоятельствах: наоборот, пальцы у него свободно вылезали из перчаток, а подошвы сапог существовали почти самостоятельно, отделившись от головок. Его невыразимые были голубовато-серого цвета — когда-то очень яркого, а теперь потускневшего от времени и грязи, — и так туго натянуты, в силу противодействия подтяжек и штрипок, что, казалось, готовы были в любую минуту лопнуть на коленках. Его синяя венгерка военного покроя, со шнурами, была застегнута на все пуговицы до самого подбородка, а шейный платок цветом и узором напоминал те салфетки, какими парикмахеры обычно подвязывают своих клиентов, совершая над ними профессиональное таинство. Его шляпа дошла до такого состояния, что весьма затруднительно было бы решить, какого цвета она была вначале — белая или черная. При всем том он носил усы — и даже очень щетинистые усы, не то чтобы мягкие и снисходительные, но довольно свирепого и надменного фасона, поистине дьявольские усы, а сверх того целую копну нечесаных волос. Он был очень грязен и очень нахален, очень дерзок и очень угодлив, — словом, это был человек, который мог бы добиться в жизни чего-то лучшего и несомненно заслуживал гораздо худшего.
— Вы подслушивали у дверей, негодяй вы этакий! — сказал незнакомец.
Но мистер Пексниф пренебрег им, как, вероятно, Георгий Победоносец пренебрег драконом, когда это чудовище находилось при последнем издыхании; не удостоив его ответом, он сказал:
— Где миссис Льюпин, хотел бы я знать? Неужели этой доброй женщине неизвестно, что здесь находится человек, который…
— Постойте! — воскликнул джентльмен. — Одну минуту! А если ей известно? Что тогда?
— Что тогда? — воскликнул мистер Пексниф. — Что тогда? Знаете ли вы, сэр, что я друг и родственник этого больного джентльмена? Что я его защитник, его покровитель, его…
— Но все-таки не муж его племянницы, — прервал незнакомец, — это уж наверняка, потому что он побывал здесь раньше вас.
— То есть как это? — удивленно и негодующе вопросил мистер Пексниф. — Что вы мне рассказываете, сэр?
— Одну минутку! — воскликнул тот. — Может быть, вы кузен? Тот, что живет в здешних местах?
— Да, я кузен, который живет в здешних местах, — отвечал достойный человек.
— Ваша фамилия Пексниф? — спросил незнакомец.
— Да, это моя фамилия.
— Честь имею представиться и прошу вашего прощения, сэр, — сказал незнакомец, дотрагиваясь до шляпы, а затем ныряя под шейный платок в поисках воротничка, который, однако, ему не удалось извлечь на поверхность. — Вы видите перед собой человека, который тоже интересуется тем джентльменом, что наверху. Одну минуту.
Сказав это, он приставил палец к кончику своего римского носа, в знак того, что собирается посвятить мистера Пекснифа в какую-то тайну, потом, сняв шляпу, начал рыться в тулье, где было много измятых бумажонок и каких-то мелких клочков, похожих на сигарные обертки, и, наконец, выбрал среди них конверт от старого письма, порядком засаленный и насквозь пропахший табаком.
— Прочтите вот это, — сказал он, подавая конверт мистеру Пекснифу.
— Адресовано эсквайру Чиви Слайму, — возразил Пексниф.
— Я думаю, вы знаете эсквайра Чиви Слайма? — спросил незнакомец.
Мистер Пексниф пожал плечами, как бы говоря:
«Я знаю, что есть такое лицо, — к моему величайшему прискорбию».
— Очень хорошо, — заметил джентльмен. — Это и привело меня сюда, это меня и интересует. — Тут он опять нырнул за воротничком и вытащил какую-то веревочку.
— Весьма огорчительно, друг мой, — сказал мистер Пексниф, покачивая головой и безмятежно улыбаясь, — весьма огорчительно, но я вынужден сказать вам, что вы не то лицо, за которое себя выдаете. Я знаю мистера Слайма, друг мой, и, право, зря вы это, совсем ни к чему: самая лучшая политика — честность.
— Постойте! — воскликнул джентльмен, простирая вперед руку в таком узком и тесном рукаве, что она походила на суконную колбасу. — Одну минуту!
Он замолчал и, не теряя времени, расположился поудобнее перед огнем, став к нему спиной. Затем, забрав полы венгерки в левую руку и поглаживая усы большим и указательным пальцами правой, руки, продолжал:
