Заметив взгляд Роксоланы, прикованный к фолиантам, Сулейман улыбнулся:
– Читать умеешь?
– Да.
– Любишь?
– Да.
– Садись.
Роксолана присела на краешек большого дивана.
– Где научилась?
– В Кафе.
– В Кафе? Откуда ты родом?
– Из Рогатина. Славянка.
– Это я вижу. А в Кафу как попала?
Она не знала, можно ли говорить, но решилась:
– На наш город татары налетели, в плен захватили, увезли в Кафу. А там уже в школе учили.
– Чему?
– Многому: поэзии, арабскому, персидскому, турецкому, греческому, философии…
– Чему?!
Неужели султан не знает, что такое философия? Ой, зря сказала!
– Мас Аллах! Впервые вижу женщину, которая знает, что такое философия.
– У вас никогда не было наложниц из Кафы?
Он смутился. Роксолана снова обругала себя за несдержанный язык.
Сулейман встал, поднялась и Роксолана, когда Повелитель стоит, сидеть нельзя. Она почему-то не чувствовала себя рядом с ним рабыней, скорее женщиной при старшем мужчине.
Его руки отвели волосы на спину, запутавшись в роскоши золота.
– Какие у тебя волосы… Так чему еще учили в Кафе?
Руки уже освобождали от одежды, хотя и неумело. Открылась грудь. Сулейман замер, любуясь совершенными округлостями с торчащими в стороны сосками. Осторожно, словно боясь спугнуть дивное видение, коснулся одного, потом второго, слегка сжал руками. Потом положил ее на ложе, пробежал руками по груди, по телу, стал стягивать шальвары, смеясь:
– Впервые в жизни раздеваю женщину.
Сбросил свой халат. Она старалась не смотреть на сильное тело, но невольно подглядывала сквозь неплотно сомкнутые ресницы. То, что увидела, бросило в дрожь… Роксолана тряслась, как лист на ветру.
– Ты боишься? Почему, я страшный?
– Нет.
– Ты умеешь ласкать мужчину?
– Я была плохой ученицей…
– Почему?
Она вдруг вспомнила, за что ругали в Кафе.
– Не могла этому учиться, смотрела с закрытыми глазами.
Ожидала, что начнет ругаться или вообще выгонит негодную, ничего не умеющую рабыню. А он вдруг… рассмеялся тихим, ласковым смехом.
– Ничего, я научу. Всему научу, если будешь учиться.
Хотелось крикнуть, что будет, но даже дыхание сбилось, потому что сильные руки скользнули под ягодицы, а губы нашли сосок груди. Ее захлестнуло, понесло волнами ощущений.
Потом, не удержавшись, чуть вскрикнула:
– А! А…
– Тихо, тихо, больше больно не будет, это только раз.
Она была готова терпеть любую боль от этих рук, от этого тела. Но он дарил только ласку, которая уносила в какие-то такие дали, что Роксолана забылась, ответила со всем жаром молодого, хотя и неопытного тела. Дышала толчками, как и он, прижималась, отдалялась, совершенно не думая о полученных в Кафе уроках, просто потому, что требовало собственное тело, обнимала его в ответ на объятья, отвечала на поцелуи…
Когда все закончилось, он просто прижал ее к себе спиной, обхватив сильными руками, а она с восторгом чувствовала его горячую близость. Сулейман лежал, вдыхая запах ее волос и думая о том, чтобы воспоминание о боли не захлестнуло воспоминания о ласках.
Немного погодя пальцы снова нашли ее грудь, тронули упругие соски, зашевелили их. Сулейман с удовольствием почувствовал, как откликается на ласку ее тело, как она напряглась, перевернул на спину, заглянул в глаза:
– Уже не больно?
– Нет.
– Больше не боишься?
Роксолана смутилась:
– Нет.
Вопреки обычаю он не отпустил ее до самого утра. Роксолана заснула, а Сулейман еще долго разглядывал ее спящую, легонько, чтобы не разбудить, гладил тело, волосы, почему-то улыбался счастливо-счастливо. Может, потому, что от его прикосновений улыбалась она, спящая? Или потому, что прижалась, как ребенок, к его груди, уткнулась носом, и он лежал, не шевелясь, однако руку с ее ягодиц не убирал. Это было его, он хозяин и по праву мог держать!
Нелепо, у султана полон гарем красавиц, от которых и глаз не отвести, а он, как мальчишка, ждал вечера, чтобы снова стиснуть в объятьях и не отпускать до самого утра тоненькую пугливую зеленоглазку.
А однажды едва не случилась беда.
Повелителя нельзя видеть спящим, это запрещено даже женам и наложницам. Стоит свершиться назначенному, женщинам положено немедленно уйти, или удалялся сам султан. Но с Роксоланой это нарушалось каждую ночь, она оставалась до рассвета в объятьях Сулеймана, а потому имела возможность видеть его и спящим тоже. Имела, но не видела, только вдыхала восхитительный запах его тела, уткнувшись носом ему в грудь.
