Он был мстительным? Да. Но его мстительность редко переходила в действие, только на бумагу. Откровенно высказываясь вслух или письменно, он показывал, что не был трусом. Он не мстил другими способами из-за своего врождённого благородства. Со всеми своими недостатками он вовсе не был подлецом. Он был, по существу, благородным человеком. Он не был способен намеренно совершить какую-то низость.
V
Несмотря на ненависть к лицемерам и испепеляющие насмешки над ними, было бы слишком сильно классифицировать Бирса как реформатора – в том оскорбительном значении, которое этот термин приобрёл сейчас.
«Все нормальные мужчины, – говорил он, – и, возможно, толика женщин заражены болезнью реформаторства. Это такой детский недуг, который следует сразу после кори, коклюша и ветряной оспы. Молодой человек видит, что мир грязен. Он не может сделать и шага, чтобы не наступить в выгребную яму. Он удивляется, что его предшественники не очистили мир – по его представлению, это очень простая, быстро выполнимая задача. Это очень стойкое заболевание, очень болезненное, а для наблюдателей, которые не заражены, очень утомительное. Тем не менее, оно проходит с началом зрелости, но продолжается всю жизнь у тех бедняг, которые так и не повзрослели. В старости главная радость для человека – чувствовать счастье, что излечился от болезни реформаторства, а также наблюдать за ужимками тех, кого раньше осуждал, веселиться от их прыжков. Грехи этого мира – главный источник удовольствия. Давайте молиться, чтобы было больше грехов».
И таково было мнение Бирса в старости. Плаксы – коммунисты и анархисты жаловались на мелочи жизни. Когда сами плаксы реформировались, эти мелочи становились их самым ярким наслаждением. Думаю, великий сатирик наконец пришёл к выводу, хотя он никогда не признал бы его, что он сам потратил много динамита на обработку гальки.
У Бирса реформаторство, кажется, не последовало за корью. Он получил иммунитет не благодаря войне. Если мы отбросим теорию Бирса о причине этого недуга, то поймём, что его сопротивляемость досталась ему от новоанглийских предков. Держа это в уме, я однажды спросил его, не думал ли он принять духовное звание. Я заметил, что он был бы хорошим священником. Он мог бы не уклоняться от вопроса, поскольку такая мысль не приходила ему в голову. Тем не менее, он уклонился, говоря, что был бы очень успешным евангелистом, поскольку привнёс бы в миссионерские поездки и ум, и чувство.
«Но вот загвоздка. Чтобы быть успешным евангелистом, нужно иметь мозги, но тот, у кого есть мозги, не будет евангелистом. Во всех церквях одно и то же: безмозглый проповедует безмозглым. Каждый священник несёт на лбу печать раздвоенного копыта – невежество».
Что бы ни побуждало Бирса нападать на грешников и особенно на обманщиков – а все мужчины в какой-то степени обманщики – что бы его ни побуждало, это было не религиозное рвение и не эмоциональный юношеский запал.
Я ещё упомяну в этой книге, если не забуду, что Бирс считал всех поэтов или социалистами, или коммунистами, или и теми и другими. И он их не упрекал. Он думал, что их неприятие несправедливости, вызванное бедностью (бедностью потому, что они по своему уму недалеко ушли от моллюсков), было вплетено в их ткань, текло в их крови и двигало каждой их клеткой. И всё же он презирал этих «плакс», как он их называл.
Интересно, что в молодости Бирс из-за того, что бичевал богатых грешников, сам чуть не попал в ту категорию, в которую он позднее включил социалистов, анархистов, коммунистов и прочих, не знающих меры в своём стремлении к утопии. Но он не был коммунистом. Он рано признал преимущество капиталистического строя перед любой другой экономической системой, которую можно вообразить. Заберите у человека побуждение, основанное на эгоистичном желании преуспеть, и все достижения прекратятся. Деградация человека будет неизбежна.
«Да, они не видят нутра человеческих насекомых, – говорил Бирс о «плаксах»-коммунистах, – как их видел Свифт:
Натуралисты выяснили, что муха
Съедает мух, которые меньше её.
Те съедают мух, которые ещё меньше.
