Отбиваешь от груди мячик: тебя зовут — Юра! Коля! Миша! Придурок! Лёша! Валера! Сабжа! — на слове «сабжа» все вздрагивают. Мячик отбит на автомате. Теперь тебе выберут имя пообиднее.
Московские прятки от обычных отличаются тем, что ты поворачиваешься ко всем спиной, и тебя по ней кто-нибудь бьет. Теперь ты должен угадать, кто это сделал. «Я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я!» — кричат наперебой и тычут в себя большими пальцами. Кто-нибудь, например, помалкивает. Ты давно уже знаешь, что это для отвода глаз: скорее всего, не он. Ты делаешь предположение. Оказалось, как раз таки он: положите вещь, которую хотите спрятать, на видное место. Теперь тебе нужно бежать вокруг дома — чем быстрее его обежишь, тем меньше времени останется им, чтобы спрятаться. Идешь шагом. Можно схалтурить — подглянуть из-за угла. Но если тебя слишком долго не будет, это вызовет подозрения. За домом грядки, объеденные вишни, аккуратно, не споткнись о водосточную трубу.
Из подвала пахнет сырой каменной пылью. Там сидит дядя Молодя, у него солидол и паяльник, у него водка в граненом стакане, тельняшка и голые девушки на стенах. Дядя давно уже дедушка, такая вот вечная володость. Он называет всех «суткин ты кот», для связки слов использует оборот «забодай тебя комар» и запрещает обносить виноградники.
Ты монах в синих штанах, на лбу шишка, и мертвая мышь в кармане гниет, теперь никто никого не найдет, тебя послали по синей дорожке на одной ножке, ибо тебе позарез нужен цвет, которого нет в ассортименте, и ты прыгаешь нелепым циркулем, раздумывая о том, что вокруг юго-север.
Пока девчонки разрывают стебли одуванчиков на волокна и делают что-то вроде шиньонов, опуская их в дождевую воду и наблюдая, как они скручиваются в тугие спирали, ты с помощью увеличительного стекла фокусируешь солнечные лучи на муравейнике. Я, мы — ямы. Без номеров. Бездна миров.
Ты сидишь на орешнике, выведенный из игры в выбивалу. Выше земли, я в домике. Христик толкает Нельку, скорее всего, не нарочно, она падает с качелей, и те догоняют ее сзади. Море волнуется три, рекламная фигура на месте замри. Разбойников в наших краях больше нет, всех извели: казачья станица как-никак. Хозяин голубятни умер, и она опустела, — а ведь раньше он частенько показывал через сетку белого голубя или снесенное им яичко. И говорил, что корочки от болячек очень вкусны, если насобирать много и зажарить в масле. Как, играя в «крокодила», показать жестами загаданный тебе «график»? Надо просто очертить воротник, горделиво выпрямившись, и икнуть. Тили-тили-тесто, скандируют друзья, и оркестр играет «Yesterday», поздравьте друг друга, мама торжественно крепится, ты движешься невпопад, и расписываешься неловко, и любимую целуешь как-то вскользь.
Гриб прилип, отлип, стоп.
— Поца, приколитесь, Котя сёдня трубу ебал. Котя, покажи как!
— Пошел ты.
— Ну покажи-и-и, покажи!
— Да вот так и ебал! — Рома вскочил с лавочки, схватился обеими руками за столб и подвигал тазом в его сторону. — Ах, ах, ах.
— Котя голубой, — засмеялась Снежана. — Он когда вырастет, женится на мужике и заставит его рожать.
Котька вспыхнул, губы его задергались, и, чтобы не разреветься, он плюнул в Снежану. Попал ей прямо на кроссовку.
— Дурак! — закричала Снежана и побежала к дому.
Котя долго смотрел, как ее желтая футболка мелькает в окошках подъезда. Третий этаж, четвертый… Сейчас приведет бабушку, и та начнет ругаться, объяснять, что Снежана девочка и ее нельзя обижать. И не поверит, если рассказать, что эта самая девочка только что наговорила тут.
Рома, Надя и Лёша, притихнув, болтали ногами и переглядывались улыбками.
— Вот тебе попадет сейчас, Котя, — сказала Надя. — Снежанкина бабушка такая злая.
— Давайте смотаемся?
— Давайте.
Когда заплаканная Снежана появилась с бабушкой, на синей лавочке, усыпанной лепестками облетающей вишни, никого уже не было.
* * *
— Вчера Галаголь опять выходила. Прикиньте, мы закричали ей: «Дважды два!», она повернулась и, как обычно, стала крестить воздух, а потом вдруг заорала: «Будьте прокляты, кто вас высрал!», а Денис испугался, заплакал и убежал домой.
