Васко понимал, что этой фразой захлопнул перед Озорио дверь. И вдруг отчетливо представил себе, что это не фраза, не пустые слова, что главное не в том, чтобы срочно найти противоядие от озлобленности Озорио. Просто он откровенно высказал свою точку зрения и хотел, чтобы эту его искренность поддержали, чтобы она пошла на пользу делу. Поэтому непонятное молчание Озорио, который вдруг поник, задело и разочаровало его.
Слышно было, как в зубах Релваса, решившего подкрепиться, хрустят косточки молодого петуха. По тому, как вилка его замерла в воздухе, Васко догадался, что журналист придумывает ход, чтобы всезнающий Озорио не обвинил его в глупом бахвальстве. Все еще держа вилку над останками петуха, с таинственным видом Релвас поведал о трех друзьях, которые скрываются в ожидании, когда можно будет перейти границу. А пограничная зона кишит агентами тайной полиции, перейти границу можно, лишь воспользовавшись эмиграцией крестьян.
— Обязательно нужен предлог? — удивился Сантьяго Фариа, взгляд его снова стал спокойным и прозрачным, словно вода в ручье, он не мог упустить случая придраться к Релвасу.
— Предлог лучше, чем ничего…
Крестьянам удавалось пересечь границу, ведь нищета успевает далеко уйти, прежде чем ее заметят, и в сети полиции попадали другие. Требовались деньги и смелый опытный проводник, который переправил бы друзей Релваса через границу вместе с крестьянами.
— Начнем, разумеется, с денег, — едко заметил журналист.
Это относилось к Васко и Малафайе, «капиталистам» кружка, а также к Сантьяго Фариа, у которого только что вышла в свет еще одна книга; правда, Релвас не осмелился нанести удар открыто; некоторое время Васко внимательно наблюдал за собеседниками, особенно за настороженным и насмешливым Озорио, и едва выскочка Релвас умолк, с надменным видом обратился к нему:
— Лучше начнем с проводника. Может быть, вы возьметесь?
— Я?! — изумленный Релвас, зажав вилку в руке, ударил себя в грудь. Что это за шутки?
— А почему бы нет? — подхватил Сантьяго Фариа, воспользовавшись замешательством Релваса. — Разве во время алжирской революции вы не выдавали себя за араба, чтобы спасти арестованного оасовцами друга?
Релвас прикрыл глаза, изображая поруганную невинность.
— Ну и что?
— Стало быть, вам будет не трудно сойти и за контрабандиста.
И между ними разгорелся ожесточенный спор, который обычно примирял противоречия. Все сидели молча, насупленные, о событиях в Академии изобразительных искусств никто больше не упоминал. Пришедший последним Азередо, приветливо потрепав Васко по плечу, поздоровался со всеми и не получил ответа.
— Черт побери, что за похоронные лица?! Кто-нибудь скончался? воскликнул он.
Озорио не забыл об этом разговоре. Уже совсем поздно, после ужина, он постучал в дверь квартиры Васко. В застланной ковром гостиной Васко сразу заметил, что перед ним другой Озорио. Вернее, он старался быть прежним, но тщетно. Робкий провинциал был напуган тем, что видел вокруг себя: портьерами, мебелью, скульптурами. Удивление, почти ужас отражался в его совиных глазах, и он потирал руки, чтобы скрыть, что они дрожат от смущения.
— Дай мне чего-нибудь выпить.
И лишь после двойной порции коньяку он решился снова, хоть и окольными путями, завести разговор о выборах в Академию, перемежая его бессвязными воспоминаниями об университетских годах или просто невнятным бормотанием. Замолкая, Озорио пристально разглядывал натюрморт над проигрывателем, и всякий раз, казалось, находил в нем новую экстравагантную деталь: горлышко бутылки походило на изогнутую свечу, кусок дыни словно пламенел на огненно-красном фоне, и его молчание, объяснявшееся то ли хитростью, то ли застенчивостью, становилось для Васко невыносимым. Уж лучше бы гость болтал чепуху, ругал его или пытался навязать свое мнение. Васко хотел было расшевелить Озорио.
— В прошлый раз ты спросил, как мы думаем сорвать провокации фашистов, которые могут иметь куда более опасные последствия, чем полагают иные простаки, а своего мнения не высказал. Что ты думаешь на этот счет?
Озорио уклонился от прямого ответа:
