Он улыбнулся и долго смотрел на ее спокойное решительное лицо.
— Знаешь, может быть, настанет день, и меня будут провожать, как сегодня тебя. На набережной будут стоять мать и братья. А я стану махать им и посылать воздушные поцелуи. Буду махать и махать, пока не исчезнут огни моей любимой Хайфы.
Она весело рассмеялась, и смешинки запутались в ее распущенных золотистых волосах.
— А на следующий год я бы приехал, забрал тебя и мы с тобой стояли бы на палубе и махали им, ты и я…
Он поцеловал ее.
— Только я никогда бы не смог жить под другим небом. Понимаешь?
Он посмотрел на нее испытующе.
— Но если ты хочешь говорить правду, ты Должен уехать. Там, вдали от твоей родины, я помогу тебе сказать правду… Здесь ты как в могиле. А народ твой будто заживо погребенный. Разве эта земля принадлежит тебе? Уезжай, уезжай отсюда!
— Эх, Рита, если бы ты знала песенку, которую поют у нас дети.
— Что они поют? — спросила она осторожно.
— Когда дети собираются в школу, они поют:
Скоро зазвонит звонок,
Пора нам проститься.
До свиданья, дорогая мамочка!
Весь день я буду думать о тебе,
Ни на минуту тебя не забуду,
Потому что, если забуду тебя.
Не будет у меня радости.
Когда зазвонит звонок,
А он зазвонит обязательно,
Я прибегу к тебе
И укроюсь у тебя на груди,
Чтобы никогда больше не расставаться с тобой.
Клянусь, я никогда не поступлю иначе.
Если покину тебя, душа моя покинет меня.
Если забуду тебя, радость забудет меня.
Корабль уходил в море. Отраженные в воде, качались кипарисы. Амин долго стоял на набережной, провожая взглядом удаляющийся корабль. Ему так хотелось, чтобы его провожали сегодня. Хотелось достать платок и послать прощальный привет карнавалу в Хайфе.
В этот день то сияло солнце, то налетал порывистый ветер и приносил дождь. Быстро стемнело. Когда он возвращался, в небе уже сияли звезды. Амин в раздумье остановился у подножия лестницы, ведущей к улице аль‑Вади.
И вот он бредет вдоль нее, не замечая слепых зрачков окон. Шаги гулко отдаются в узкой улочке, погруженной в бледный желток света, растекшегося по остывшему асфальту. Вокруг — никого. Все захлебнулось в этой желтизне. Только он один крадется в ночи. Еще немного, и он исчезнет, нырнув в свою конуру. Сверху, с развешанного на балконе белья, падает прищепка и больно бьет его по голове.
Влажное, промозглое утро еще гнездится на крышах домов и в кронах деревьев. Голоса демонстрантов заполняют всю улицу. Большое солнце вздымается над миром, беззвучно смеясь. Гомонят птицы. Им дела нет до того, что Амину еще хочется спать. Он устал, он болен. Только что кончился приступ лихорадки. Эй, друзья, дайте поспать! Ваши голоса разъедают мою затянувшуюся было язву!
— Эй, Амин, вставай, мы ждем…
Не могу я откликнуться! Зовите не зовите, не могу.
Сказал же он вчера Ахмеду, что не придет на демонстрацию. Не придет — значит, не в силах.
…Он стоит на балконе. Поток демонстрантов катится вперед. Подобно штормовой волне, он сносит все на своем пути. Холодный утренний ветерок обжег бледное лицо Амина и высушил набежавшие слезы.
— Друзья, ни шагу назад! Вперед, только вперед!
Его призыв разнесся над колонной и придал новые силы демонстрантам. Амина узнали. Сильные руки потянулись к нему…
Амин Авад шел в бой вместе с товарищами. И рушились стены на их пути.
Улица Вади, окропленная слезами наступившего утра. Победоносное солнце расточает улыбки. На асфальт упали его шелковистые лучи. И легли на толпу, защищая людей от беды.
