«Нет, не убью. Ты скажи: зачем вы сюда пришли? Все равно вы не сможете удержать захваченные земли!»
«Удержим!»
«Каким образом?»
«Мы сильнее».
«Нет, мы сильнее».
«Вы? — удивился он. — Как это может быть?»
«Нас больше».
«Ах, больше… — протянул он. — Это еще ничего не значит. К нам приедут братья со всего света».
Я помолчал, обдумывая его слова, и спросил:
«Вы хотите нас уничтожить? А как же ваш гуманизм?»
«Чего? Гуманизм?! — передразнил он. — Нам нужна земля. Здесь останется сильнейший, и это будем мы. Вы должны отдать нам землю, или…»
«Что «или»?»
«Или вы будете перебиты! Слышишь, перебиты!» — повторил он, подтягиваясь ко мне, и неожиданно ухватился рукой за автомат.
«Пусти!» — крикнул я и рванул автомат. Израильтянин едва устоял на ногах.
— Ты что, рехнулся?! — заорал он не своим голосом и мгновенно исчез, словно провалился сквозь землю. В тот же миг я увидел перед собой встревоженное лицо сержанта Салаха.
— Ну и силища! — ворчал сержант, отряхивая с куртки песок. — Так и убить можно! А мне показалось, что ты спишь. Думал, возьму оружие… Время караула истекло. Тебя сменит Атыйя.
В темноте засветился кончик сигареты. То ли Селах и в самом деле не заметил, что я уснул, то ли пожалел меня — на следующий день я должен был идти в первый бой.
Засаду мы устроили в лощине между двух холмов с пологими склонами. По лощине проходила дорога, которой иногда пользовались израильтяне. Нам повезло. После полудня на дороге показались два вражеских грузовика в сопровождении мотоциклистов. Отряд по указанию Кямиля занимал удобные позиции. Маленькая колонна очутилась как бы в клещах и быстро была разгромлена. Трофеев мы захватили много — грузовики везли провиант: овощные консервы, шоколад, банки с тушенкой.
Вечером устроили пиршество. А как радовались ребятишки из лагеря беженцев, что находился в нескольких километрах от нас! Голодной стайкой слетелись они на кухню, и мы щедро одарили их продуктами. Такого изобилия съестного они никогда не видели.
Кямиль — прирожденный командир. Высокого роста, с гордой осанкой, орлиным носом и плотно сжатыми губами. Он внимателен и заботлив. Это он настойчиво учил меня правильно держать тростинку во рту, когда я тренировался, чтобы стать истребителем танков. Проклятая тростинка…
«Сейчас не тренировка! Я в боевом окопе!» — сказал себе Абдалла, — высвобождая левую руку, чтобы вытереть с лица пот. Хотел было снять стальной шлем, но не сделал этого, нельзя.
Солнце накалило песок над головой. Было жарко, словно в аду. Дышать стало совсем нечем.
«Скорее бы пришли танки! Скорей бы! Израильтяне наверняка просмотрели всю местность… Ничего не заметили… Ни одно живое существо не выживет, если его закопать в раскаленный песок. Противотанковая граната становится все тяжелее… А ведь придется бросать… Хватит ли у меня сил?» — подумал Абдалла, пошевелил пальцами, помассировал руку, расправил плечи. Пуговицы на его гимнастерке были давно расстегнуты, повязка упала с шеи.
Время от времени тонкой струйкой осыпался песок. Ноги уже засыпаны выше колен. Скоро без чужой помощи из окопа не выберешься. А ведь для того, чтобы бросить гранату, нужно сдвинуть навес над головой, встать…
Снова зашумело в ушах. В который раз померещилось, будто идут танки. А их все нет и нет…
«Зачем я кручу пуговицу? Не надо лишних движений. Нужно беречь силы…»
Мысли путались.
«Очутиться бы сейчас дома! Мать сидит на веранде. Взгляд у нее нежный, ласковый… Опять я начинаю бредить! Я в боевом окопе! В бо‑е‑вом о‑ко‑пе!»
От матери недавно было письмо.
Под диктовку писал отец: «Приезжай, сынок! Я очень плоха… Хочу видеть тебя».
Странно, как же я могу приехать, если я в окопе жду танков? У меня нет удостоверения личности, сержант! Нет медицинской справки… Я не могу бросить окоп — это мой дом, мама! Но я приеду. Обязательно приеду! Сначала только дождусь танков…
Сколько прошло времени? Жаль, что нет часов со светящимися стрелками. Тогда бы можно было узнать…
Слюна по тростинке стекает в рот. Почему бы это? Это не слюна — охлажденные пары дыхания. Охлажденные?! Да это чуть не кипяток!
Судя по доносящимся звукам, мама накрывает на стол.
