Около Ферапонтова, в поле, полном душистых цветов, я как-то увидел движущуюся трубу теплохода! Подойдя поближе, разглядел, что теплоход идет по руслу, совсем не заметному издали из-за высокой травы. Вероятно, это был Белозерский канал, входивший в знаменитую Мариинскую систему каналов, задуманную еще при Петре I и введенную в строй на рубеже XVIII–XIX веков.
В те годы в Вологде было непросто с продовольствием. Мы с женой регулярно отправляли из Ленинграда ее родителям посылки с мясом – естественно, не почтой, а ночным поездом, с проводником. Горожан выручала близость к деревне и пригородные огороды.
В Вологде, как мне показалось, люди меньше, чем в Ленинграде, думали о работе, карьере или политике, а больше о повседневных делах, стремились выбраться в лес, за грибами и ягодами, на рыбалку или охоту. Вообще лес, река для вологжан – любимые места.
В городе можно было встретить людей из глубин области. Как-то теща привела домой пожить на несколько дней женщину, с которой только что познакомилась на автобусном вокзале. Та приехала из области к подруге, адреса которой она не знала; было известно лишь то, что это «Лизка с набережной». И наша гостья за два дня нашла подругу!
Были люди и другого сорта – чужаки для Вологды, занесенные туда в лихолетье. Татьяна регулярно играла в теннис с крепким и аккуратным пожилым человеком, немцем по фамилии Шпинк. Белая теннисная форма была тогда в Вологде экзотикой, как и сама игра. Шпинк и его жена, бурятка, осели в Вологде после репрессий. И таких нетипичных для Вологды людей в городе было много. Помню очень пожилую женщину всегда одетую в черное. Она выходила к солнечной стороне соседнего дома. Стояла всегда одна, пугливо сторонясь других людей. Ее взгляд трудно описать словами – это был взгляд жертвы.
Моя жена Татьяна вспоминает, что у них в школе было много учителей из «чужаков». Они хорошо учили не только своему предмету, но и многому другому – умению себя вести, правильно одеваться и т. п. В итоге Татьяна получила в вологодской школе очень добротное, совсем не провинциальное образование.
Часть лета мы обычно проводили в деревне Леушкино, в 60 км к югу от Вологды, на самой границе с Ярославской областью.
Поначалу в деревню добирались из Вологды «кукурузником» АН-2 до крупной деревни Норобово, расположенной неподалеку от Леушкино. Самолет обычно бывал почти полон. Летели недолго, минут двадцать, но для меня это были тяжелые минуты – почему-то в полете сильно мутило. Как-то в деревне я встретил попутчика, с которым несколько дней назад летел одним рейсом. Чтобы поддержать разговор, он после приветствия учтиво спросил меня: «Так это вы в самолете блевали?»
Вообще, среди северян нередко встречается искренняя и доброжелательная, но при этом часто простодушная учтивость. Так, Вениамину (Вене), одному из немногочисленных жителей Леушкино, родной деревни моей тещи, как-то на улице Вологды наступила на ногу городская модница. В ответ на ее извинения Веня добродушно ответил: «Них… корова больней ступает».
Спустя несколько лет самолеты на этом маршруте летать перестали, и от Вологды до Норобово стали добираться на почтовой машине, «почтовке», как ее называли. График движения этих машин был откуда-то многим известен, и в заветном месте в Вологде в «почтовку» подсаживались пассажиры. Для водителя это было и жестом доброй воли, и заработком. В замкнутом непроветриваемом кузове «почтовки» было очень душно, дорожная пыль забивала весь «салон». После полутора-двух часов тряски пассажиры выпадали на травку едва живые. Даже собака, которую мы иногда брали с собой, вывалившись из машины, минут десять лежала на траве, чуть поскуливая, и только потом поднималась. Иногда в «почтовку» набивалось так много народу, что все буквально лежали друг на друге. Пошевелиться и сменить позу бывало практически невозможно. Как-то с нами ехала на свадьбу празднично одетая компания. Моя нога в резиновом сапоге (правда, чистом) оказалась в декольте у дамы из этой компании. Ни я, ни она не могли пошевелиться. Так и проехали всю дорогу. Ехали мирно, с шутками и смехом.
