Живое прошедшее - страница 42

На суде я наблюдал картину заполнения зала, о которой потом читал в воспоминаниях диссидентов. Перед началом заседания, до открытия зала суда, в коридорах и на лестничных площадках ожидало несколько десятков друзей Жоры. Ко времени открытия дверей они начали подтягиваться к залу и увидели, что около дверей вдоль стенки коридора уже стоит очередь. Ее составляли неприметные, незнакомые мужчины одинакового вида: немолодые, с невыразительными лицами, в аккуратных, не очень ладных костюмах. Они стояли молча, скучая.

Пришлось встать за ними. Дверь в зал открылась. Зал начал наполняться, и оказалось, что для друзей и знакомых места не остается. Осталось лишь несколько мест для ближайших родственников! Позже я узнал, что это был отработанный прием – вот его описание А. Сахаровым («Воспоминания»): «Все остальные скамьи были заняты специально привезенными из Москвы "гражданами" в одинаковых костюмах; их одинаковые серые шляпы ровными рядами лежали на подоконниках. Это были гэбисты. Такая система – заполнять зал сотрудниками КГБ, а также другой специально подобранной и проверенной публикой (с предприятий и из учреждений, райкомов и т. п.) – является стандартной для всех политических процессов».

На одно заседание я все-таки попал. От судьи веяло предрешенностью результата, зал был полон незнакомых безразличных мужчин, Жора был бледен. Кажется, во время заседания суда, на котором я был, с ним случился голодный обморок.

Статья Георгия Михайлова, баллотирующегося в депутаты Ленсовета. Газета «Литератор». Февраль 1991 г.

Приговор включал конфискацию имущества, а значит, и картин, принадлежащих Жоре. Суд получил заключение экспертов Русского музея, что эти картины не представляют художественной ценности, и принял решение об их уничтожении. К счастью, большинство картин уцелело из-за нераспорядительности властей, а может, и чьей-то тайной доброй воли. Сейчас спасенные картины можно увидеть в галерее Михайлова. На рамах и сопроводительных документах сделаны специальные пометки о том, что данное произведение приговорено таким-то решением такого-то судьи к уничтожению. Сейчас, через двадцать пять лет, многие из художников, выставлявшихся у Жоры, имеют мировую известность. В 1989 году Жора был полностью реабилитирован. Освободившись, он начал судебное преследование тех, кто готовил и вел против него незаконные дела.

Занимался он этим грамотно и настойчиво, но безрезультатно – система своих людей не выдавала. Скончался Жора 10 октября 2014 года. Хоронили его на Смоленском кладбище в Петербурге. Пришло 150–200 человек. Говорили о его борьбе, трудной судьбе, беспокойной душе. И очень к месту звучали слова молитвы: «Господи, упокой душу усопшего раба твоего…»

Другой мой соученик, Юля (Юлиан) Гольдштейн, не был диссидентом. Он любил бардовские песни, ходил в агитпоходы, ездил на целину был добрым, непрактичным человеком. По распределению попал на Горьковский автозавод. Настал август 1968 года – чешские события. На заводе состоялось собрание, где выступали официальные лица с разъяснениями. Юле что-то показалось непонятным, и он задал вопрос одному из выступавших. После собрания к нему подошли несколько человек, у которых тоже были вопросы, и они договорились встретиться, чтобы все обсудить. Встретиться не пришлось, так как Юлю арестовали. Как рассказывал мне Юля, адвокат пояснил ему перед судом, что есть два варианта поведения. Первый – признать, что возводил напраслину на государство, и тогда он получит три года за клевету. Второй – стоять на своем, утверждать, что не клеветал, и получить десять лет за агитацию против советской власти. Юля избрал первый вариант. Он не был борцом с режимом, он был его жертвой.

В сентябре 2011 года я увидел афишу выставки «Вторжение 68 Прага». Забыта «интернациональная помощь», все названо своими именами – так, как говорили «голоса» в том августе. За что пострадал Юля? Кто ответит за это?

Георгий Михайлов. 2000-е гг.

Учеба в Университете заканчивалась подготовкой и защитой дипломной работы. Обычно она была полноценным маленьким исследованием. Часто результаты публиковались в авторитетных научных журналах. Когда диплом был готов, его отправили моему формальному руководителю академику Теренину который в то время лежал в больнице Академии наук, в Москве, после инфаркта. Вскоре работа вернулась с его подробнейшими замечаниями. И дело было не в важности моей работы, а в отношении академика к любому научному результату. Ничего похожего позже я не встречал.