Житие Дон Кихота и Санчо - страница 16

Никогда так нежно дамы

не пеклись о паладине.^>14

Вспомните Марию Магдалину, как омыла она ноги Господа, и умастила елеем, и отерла своими волосами, столько раз целованными в грехе;^>15 приснопамятную Магдалину, которую так почитала святая Тереса^>16 (о чем сама нам поведала в главе IX своей «Жизни») и которой препоручала себя, дабы та вымолила ей прощение у Господа.

Наш Рыцарь выразил намерение свершить подвиги во имя служения несчастным этим девкам, и поныне дожидающимся, чтобы некий Дон Кихот исправил несправедливость, от которой страждут они и им подобные. «Впрочем, наступит время, — сказал он, — вы будете мне приказывать, а я вам повиноваться». А девицы, «не привыкшие к подобным риторическим красотам», — к похабщине и грубостям, вот к чему они были привычны, — «не отвечали ни слова»; только спросили, не хочет ли он поесть. Прекратился смех; девки, преображенные в дев, ощутили себя женщинами и спросили, «не хочет ли он поесть»[13]… В этой подробности, сохраненной для нас Сервантесом, явлена целая тайна самой безыскусственной нежности. Несчастные девки поняли Рыцаря, постигли самую суть детского его характера, его героической невинности, и спросили, не хочет ли он поесть. Волею обстоятельств именно эти две бедные грешницы позаботились о поддержании жизни героического безумца. Девки, преображенные в дев, при виде столь странного Рыцаря, растрогались, надо думать, до глубины души, у обеих поруганной, до своей материнской сущности, ибо каждая из них ощутила себя матерью, а в Дон Кихоте увидела ребенка; и вот они спросили его, чисто по–матерински, не хочет ли он поесть. Девицы легкого поведения спросили Дон Кихота, не хочет ли он поесть, ибо в душе у каждой проснулась мать. И не зря, как видите, возвел их Дон Кихот в звание чистых дев, ибо всякая женщина, когда ощущает себя матерью, обретает девственную чистоту.

Не хочет ли он поесть… «Думается мне, это было бы очень кстати, — отвечал Дон Кихот, — (…) ибо никто не в силах нести воинские труды и таскать тяжелое вооружение, не заботясь о требованиях желудка».

И он поел, и покуда ел, услышал, как холостильщик свиней несколько раз просвистел в камышовую свистульку, и окончательно уверовал, что «попал в какой‑то знаменитый замок, что треска — форель, серый хлеб — белая булка, потаскушки — знатные дамы, а хозяин — владелец замка. Поэтому был он в восторге и от своего замысла, и от первого выезда». Справедливо было сказано, что для того, кто верует, нет ничего невозможного,^>17 и чтобы смягчить и сдобрить самый жесткий и черствый хлеб, нет ничего действеннее веры.

«Удручало его только то, что он не посвящен в рыцари: он считал, что у него нет законного права искать приключений, раз он не принадлежит к рыцарскому ордену». И решил он в этот орден вступить.

Алонсо Кихано готовится к посвящению в рыцари, чтобы стать Дон Кихотом по праву. И вот падает он на колени перед хозяином постоялого двора и просит оказать ему милость, каковую тот ему и оказывает, а именно чтобы согласился он посвятить нашего героя в рыцари; и собирается Алонсо Кихано провести ночь в бдении над оружием в часовне замка. И хозяин постоялого двора, «чтобы позабавиться этой ночью, решил потакать его сумасбродству», из чего явствует, что был он из тех людей, которые воспринимают мир как зрелище, — вещь естественная для тех, кто привык к суете и мельтешению прибывающих–отбывающих. Как еще, если не как зрелище, воспринимать мир тому, чей собственный мир сводится к постоялому двору, где всего лишь останавливаются на постой, а не живут по–настоящему. Едва с кем‑то познакомишься и пообщаешься, как тот отбудет; тут поневоле начнешь искать, чем бы позабавиться.