Но больше всего его беспокоило сейчас другое. Завтра в дороге наверняка предстоит разговор с сестрой по поводу дальнейшего местожительства матери, ведь оставлять ее одну в таком возрасте в деревне нельзя. Так что предстояло забирать ее в Москву... У кого она будет жить? Конечно, можно поступить и так: мать попеременно будет жить то у него, то у сестры... Но Мельников все же надеялся, что сестра возьмет мать к себе... дочь как- никак. Ведь матери у дочери наверняка будет лучше, чем у снохи. Так-то оно так, но у сестры, что называется, "свой геморрой". Она вот уже почти пять лет живет без мужа, разведена, на шее двое взрослых, но неустроенных детей, сама безработная после сокращения, а у него, напротив, и работа, и заработок неплохой, и квартира просторная. В общем, разговор предстоял нелегкий.
Вечер прошел в сборах. Перед тем как ложиться спать, жена не удержалась и спросила насчет дальнейшей судьбы свекрови. Мельников вспылил:
- Я отца еду хоронить... понимаешь?! И ни о чем больше думать не хочу!
- Во-во, а потом сестрица твоя бедной да несчастной прикинется, и нам мать к себе брать придется, а тут и Ирка со своим семейством подвалит. Вот бедлам-то: и родители, и дети, и внуки, и правнуки - все в двух комнатах! слезливый голос выдавал нешуточное беспокойство жены.
Пасмурным утром Мельников встретился с сестрой на Ленинградском вокзале. Ее, как и его, никто не провожал. Черные платок и пальто... Немолодая женщина в трауре... Немолодая? Мельников всегда считал сестру молодой. Да и как же иначе, ведь между ними десять лет разницы. Он родился еще в военном сорок четвертом, а она в пятьдесят четвертом, и сейчас ей всего сорок пять. Хотя, конечно, смотрелась Дуня неважно для своих лет. Мельников удивлялся, как сильно укатала его сестренку Москва. Он часто пытался представить, что бы сталось с ней, не подайся она вслед за ним после школы в столицу. Как бы сложилась ее судьба и как бы сейчас она выглядела? А ведь какая была красавица: в меру рослая, фигуристая, а уж лицо... Лицом Дуня пошла в отца: приятная округлость, чистая кожа, голубые глаза. Не то что Василий, унаследовавший материнскую длиннолицесть и угреватость. Сколько парней (и каких!) бегало за Дуней в их родной Топорихе. Но крепко наказала жизнь сестру: москвич, за которого она вышла, оказался пьяницей и гулякой. А вот кое-кто из тех, кем она пренебрегла в свое время в Топорихе, вышли в большие люди, правда, не в Москве, а в Твери и Бежецке; но, как говорится, чем быть последним в Риме...
В электричке до Солнечногорска разговаривали мало. Сестра, как и следовало ожидать, пожаловалась на трудности с деньгами. Мельников пресек ее стенания сообщением, что у него деньги есть и о расходах на похороны беспокоиться не стоит. Сестре стало неудобно, и она поспешила сказать, что тоже наскребла... пятьсот рублей.
- Курс двадцать пять пятьдесят, - как бы про себя изрек в ответ Мельников.
- Что ты сказал? - переспросила сестра.
- Да так, ничего. - он не стал обижать сестру сравнением, что "наскребла" она с тем, что вез он.
Где-то за Клином сестра наконец вкрадчиво намекнула:
- Мать-то забирать придется... Как ты думаешь, Вась?
- Придется, - нехотя, словно ежась от холодной воды, ответил Мельников. - Может, потом, Дунь, поговорим, как похороним?
- Потом некогда будет, - уже твердо возразила сестра. - Об этом лучше загодя подумать, и насчет дома тоже. Как на сороковины поедем, надо и маму забрать, и дом продать. А покупателей сейчас подыскивать.
Мельников удивленно взглянул на сестру - он не ожидал, что она уже все обдумала и даже наметила план действий. Поразмыслив, он согласился:
- Ты права. Мать там одну никак нельзя оставлять - заболеет, и позвать некого. Ты, я гляжу, уже все продумала. Давай-ка поделись соображениями.
- Ничего я не продумала, ты же старший, вот ты и думай... Только вот, Вась, то, что у нас три комнаты... ты учти, у меня как-никак парень и девка взрослые... ну и с деньгами у нас всегда напряг. Мой сволочь как специально ждал, когда дети вырастут, чтобы алименты не платить.
