— Твой из-ба-ви-и-и-тель! — запел Околесин из «Роберта» >{15}.—Так и решено: ты идешь за очками…
— Иду! Не знаю, право, хватит ли у меня духа… страшно, Околесин!
— Выпей рюмку хереса перед тем…
— Да не лучше ли еще письмо…
— Вот уж и начал отступать…
— Ах, я не знаю, что будет со мной! Я не сомкну нынче глаз, я это чувствую… Боже мой! если б только это удалось…
— Удастся, удастся! Женщины это любят; и я понимаю их… я бы на их месте тоже любил… Это значит человек не боится препятствий, для любви пойдет на все… Это Испанию напоминает… Как женюсь, поеду в Испанию; это будет очень романически…
— Да ведь ты не влюблен…
— Да я так поеду, чтобы страну видеть, нравы оригинальные… Конечно, не для жены… Je ne suis plus d’âge pour cela [15], состарился… Это любопытно, однако ж, мой юный гидальго; чем-то кончится твое похождение… а, кстати, бруль-он >{16} письма оставил?..
— Да, вот оно.
Околесин положил его в боковой карман и встал с своего места.
— Для чего ты берешь?
— А так, при случае…
— Что при случае?..
— Тоже какому-нибудь приятелю помочь, пригодится. Прощай, Ломтев.
— Ты уж идешь?.. Погоди, поговорим еще… Я что-то хотел спросить у тебя…
— Вспомни и спроси завтра; я заеду утром, а теперь спешу домой. Ужасно много работы: вот целые три дня даже невесты не видел — так занят… До свиданья!
Василий Михайлович сказал правду: он действительно почти всю ночь не мог сомкнуть глаз; ворочаясь с боку на бок, кряхтя и жмурясь, он представлял себе завтрашнюю сцену в бесконечных видоизменениях. Воображение рисовало ему его возлюбленную в разных костюмах и разных положениях: то сидящую у окна за пяльцами, то ищущую очков, то встречающею его на пороге своей комнаты с закрасневшимися щечками и улыбкой на устах. Он придумывал разные фразы, которые собирался сказать ей, перешел даже, в мечтах своих, за сцену объяснения — и, к рассвету, уже сидел с подругой своего сердца в той светлой, уютной и теплой комнатке, что, помните, мелькала ему в тумане будущего, как высший идеал счастья. Он даже ласкал у себя на коленях белокурого кудрявого мальчика, как две капли воды похожего на мать. Резвый мальчишка смеялся и, хватая его своими маленькими, пухлыми ручонками за лицо, кричал во все горло: папа, папа, папа!
Наконец, ему кое-как удалось заснуть; но через два часа он вскочил с постели и со страхом взглянул на часы.
— Девять часов! Слава богу, не поздно.
Василий Михайлович особенно позаботился на этот раз о своем туалете; он причесал голову глаже обыкновенного, выпустил воротнички, довольно большие и лежачие, как носят их в Германии ученые и поэты, и надел перчатки. Посмотревшись в зеркало, он изумился бледности своего лица: бессонная ночь оставила на нем печать свою. Действительно, нервы его были расстроены и глаза блестели несколько лихорадочным блеском.
Он отправился.
Когда он ступил на крыльцо, сердце его забилось так сильно, что можно было заметить это сквозь сюртук его. Он остановился, не смея взяться за ручку колокольчика. «Не вернуться ли, не бежать ли?» — подумал он. Дрожь пробежала у него по спине. Наконец, бодрость на мгновение возвратилась к нему; он воспользовался этим мгновением и дернул за колокольчик; за дверью послышались шаги.
Василий Михайлович раскаялся, что позвонил.
Знакомая ему девка отперла дверь и вытаращила на него глаза.
— Что это вы? куда вы?
Он сунул ей в руку целковый.
— Доложи барышне, что пришел чиновник от папеньки из департамента, за очками.
Василий Михайлович даже позабыл осведомиться, не дома ли папенька.
— За очками? — повторила девка, продолжая глупо смотреть на него.
— Ну, да, поскорей…
Она не двигалась с места и, казалось, хотела возражать, но не нашла что. Он дал ей еще какую-то монету, и она пошла, покачивая, в сомнении, головою.
Василий Михайлович вошел в переднюю, но не простоял там минуты, как нежный, тоненький голосок произнес в соседней комнате: «Проси сюда».
Девка прибежала в переднюю, моргнула глазом и дала знак головой, чтоб молодой человек проходил в залу. Он мигом сбросил с себя пальто и очутился перед своей незнакомкой.
У него позеленело в глазах; все предметы, стоявшие в комнате, заходили вкруг него вверх ногами, и посреди этого хаоса мелькало белое кисейное платьице и черная прозрачная пелеринка на голых плечах… Девушка была восхитительна в этом простом и изящном наряде.
