Этому нас с тобой война, жизнь учила? - Как минуту назад Козин, Орлов залпом выпил воды, более сдержанно сказал: - Бери бумагу - пиши коротко объяснение: Что все - вранье! Что лекция твоя, беседа - объективна. Никакой в ней крамолы не было. Я же слушал - ты даже осторожничал, если на то пошло. Пиши, остальное, что надо, я добавлю.
Вероятно, Орлов во многом был прав, может - во всем прав; вполне возможно, что грязная эта кляуза действительно в основном была направлена против него - все так, и все-таки Козин отказался.
- Не буду.
- Будешь! - опять срываясь, прикрикнул Орлов, бросил на стол чистый лист бумаги; хваленое его спокойствие, выдержка, которыми все в детдоме восхищались, тоже, оказывается, имели свои пределы и давались не Даром.
- Это отвратительно, - отвечать на анонимку!
- Ах, какое прекраснодушие! - зло передразнил Орлов. - Да, отвратительно! А что я могу, если этому молодому чинуше на бумагу бумага нужна? Ты думаешь, я ему об этом не сказал? Как же! Я ему полностью свою точку зрения изложил. Что настанет время, когда анонимка будет считаться похвалой человеку. На всякое дерьмо анонимки не пишут! Давай - жду!
Все с той же холодной рассудочной ясностью Козин размашисто написал прошу освободить от занимаемой должности воспитателя, - вернул бумагу Орлову.
- Леонид, не дури! - прочитав, возмутился тот и сложил лист вдвое. Сейчас я твою писульку...
- Не смей! - тонко, почти фальцетом предупредил Козин. - Я тебе сейчас - не Ленька! Ты мне сейчас - директор! Заявление подано официально. Все!..
Лягнув ненароком стул, он выскочил из кабинета и, грохоча своими прочнейшими американскими башмаками, ринулся к выходу.
В детдом он больше не вернулся.
- Такие вот коврижки! - Леонид Иванович по-прежнему лежит на животе, подперев рукой подбородок, покусывает травинку... - Может, конечно, и глупо - что заупрямился, но, в общем, не вернулся... Залег, как медведь в берлоге. Подымался - поесть. Да когда Сергей приходил. Теперь понимаю: нужно было кризис перенести. О работе на будущее не беспокоился - в любую контору счетоводом мог пойти. Сторожем, подсобником - кем угодно. Без работы не останусь, это я знал: не в Америке... А в начале декабря, через месяц, в районе вызвали. К тому самому заву, который уволить требовал. Накрутили его где-то и определенно - не без участия Сергея.
Мужик-то, к слову, неплохой оказался: молодой, неглупый. Больно уж, правда, заинструктированный. Так и начал: "Есть, говорит, указание..." Предложил на выбор:
либо в детдом вернуться, либо, лучше того, - во вторую школу, математичка в декретный ушла. Конечно же - в школу! В которой и поныне пребываю...
Хмыкнув, Леонид Иванович садится, другим - деловым тоном предлагает:
- Угостить вас квасом? Холодным, ядреным!
- Недурно бы.
- Пошли. Заодно и келью мою холостяцкую посмотрите.
В преисподнюю спускаются, - мы, наоборот, поднимаемся: с каждой ступенькой по крытой деревянной лестнице духота все плотнее и горячее, взмокшая под рубашкой майка прилипает к телу. Через кухню - с газовой плитой и двумя одинаковыми холодильниками - проходим в продолговатую комнату; в ней на первый взгляд всего три предмета: сколоченные из досок книжные стеллажи, слева по стене, почти до потолка, диван-кровать, справа, и письменный стол у распахнутого во двор окна; стул, настольная лампа под зеленым матерчатым колпаком и кресло в углу - это уже детали.
. - Пронесло немного, а то дышать нечем было, - довольно говорит Леонид Иванович. - Садитесь, я сейчас.
Широкий удобный стол завален журналами, газетами, тетрадями; с краю, впритык к подоконнику, овальный, на подставке портрет молодой женщины, везет мне в Загорове на портреты! На кухне хлопает холодильник, быстренько устраиваюсь в кресле; отсюда, из угла, замечаю еще одну деталь: треть самодельного стеллажа закрыта шторкой - что-то вроде гардероба. Вероятно, так и следует жить - ничего лишнего...
Козин возвращается с трехлитровой стеклянной банкой, - Видели отпотела! - загодя нахваливает он. - Это вам не из цистерны - пожиже да побольше. Это, доложу вам - вещь! Производство моих соседей старичков, По тайным рецептам!
