Перед тобой -- оболганной мечтой.
Так, исключен из жизни, исковеркан,
И не Максимов, а ходячий труп,
Событьями, что бритвою, исчеркан,
Весь обесцененный, что рваный руп, -
Взирай теперь небесный фейерверк, он,
Хоть и красив, -- не стянет рану в струп.
Не правда ли -- не в свете светопада ль
Ты человек, а в остальном ты падаль.
Тяжел я духом, Ира, как больной,
На мне все лихорадкой истомилось.
Скажи -- ведь это правда -- ты со мной?
За что, за что же мне такая милость!
Ведь ты не канешь, точно сон хмельной?
Зачем тогда мне жизни сей унылость?
Как жить? -- все недоверье по пятам.
Так хоть одна ты веришь мне, а там...
К чему и жить! Так жизи мне не будет.
Жизь без доверья мне не по нутру.
Ну ладно -- пометался я -- и будет,
Нахохотался -- слезы вон утру,
А коли вытрусь весь -- так что убудет?
Ночь истекла, и нет препон утру,
За им же встанет вскоре день обычный,
И затружусь. Твой Ника горемычный.
* * *
1/4 мая 1941, Виледь
Благодарю тебя за теплоту -
Ты лгать не станешь и тебе не надо.
Проходит капля горечи во рту
От строк твоих внимательного взгляда.
Я их не раз, раз десять перечту.
С исчадьем слез совсем не будет слада -
Но это не с печали, не с тоски,
А оттого, что мы так далеки!
Благодарю за обещанье денег -
Не присылай мне, люба, ничего:
Я тут довольно-таки награжденек
И из зарплаты трачу не всего,
Курить курю (слегка), но не пьяненек,
Хотя вокруг генштаба моего
Кипит до позаранка с позаранка
И штурм, и дранк -- а проще: сблев и пьянка.
За литр ее, нелегкой, продает
З/К свои бушлат и телогрею,
А коль их не имеет -- украдет,
Охотится за ним или за нею
Неделю или год, но уведет.
Я с этим сбродом дела не имею...
Как пролетарский Вождь учил -- пойдем
Своим путем, а пьянствовать пождем.
Живу надеждою, тружусь исправно,
А как вещей не сеют тут -- не жнут,
С сохранностью их туго и подавно:
Все понемногу пропадает тут.
Хоть окруженье даже благонравно
И вовсе не у каждого крадут,
Но есть в моих вещах и недостача -
А делося куда -- мне не задача.
В сохранности имею ж гардероб:
Полупальто -- в нем драп, а не фанера,
Ушанка с мехом -- козырем на лоб,
Телогрея -- морозы ей химера,
Да брюки ватные -- в чем лезть в сугроб,
Сапог -- 44-го размера -
Две пары -- от НКВД презент -
Так те из кожи, прочие -- брезент.
Фуражка -- шерсть, а галифе -- две пары,
Которы старенькие -- те с тюрьмы,
А черные весьма еще не стары.
Две простыни, матрац -- в виду зимы,
Им пользуюсь, кладу его на нары;
Резинподушка с наволочкамы,
Две пары трикотажбелья да пара
Теплобелья -- в нем горячо до пара.
Две нижние рубахи и одна
Из черного кавказского сатина,
Носков две пары, стертых до редна,
Фуфайка, три платка и... все. Как винно -
Проблема на сегодня решена.
Вот только рази за носки обинно
И полотенец нет, носкам подстать, -
И то я думаю уж, как достать.
Любимая, извелся, исстрадался
По светочам моим -- глазам твоим,
А ледоход еще не начинался,
А я ведь здесь одной мечтой живим,
Чтоб отпуск твой скорей образовался,
Чтоб с Юга летним солнушком гоним,
Как в день Коммуны, с необъятной силой
Передо мной возник твой образ милый.
Я рад за рост сознанья твоего,
За то, что отвечаешь за работу,
Уж таково-ста наше существо,
Что на работе гоним прочь зевоту.
Как жаль, что всюду пьянь да воровство
И что не ценют ни мозгов, ни поту.
Так ты работою не небреги,
А все-таки... себя побереги!
До нас печальная дошла тут новость,
Что будто труженикам и войскам
На Площадь Красную Его Кремлевость
Определил входить по пропускам.
Чем вызвана подобная суровость?
Боязнь или бессилие? Пусть к нам
Все санкции применены домашно,
Но что в Москве все то же -- это страшно.
О том -- поаккуратней -- извести.
Еще тут краем уха я прослышал,
Что наш братишка -- он у нас в чести -
К границам СССР в Балтморе вышел.
А коли так -- иного нет пути,
Чтоб западный тут фронт для нас не вышел.
С письмом тебе, я тут без всяких фронд
И заявление пишу -- на фронт.
* * *
20 мая 1941
Иринушка моя, родная лада,
Небесный луч, нет, солнышко само!
Приехал я в Коряжму для доклада,
И воспитатель мне вручил письмо.
Иринушка -- и мне, и мне отрада
