Взойдет на смену Штраусовского вальса.
Потом Изольда выйдет изо льда,
Чтоб голос чистой мукой изливался -
Баюкая несчастную себя,
Чтобы в последний сон прейти, любя.
А нежные танго? Ни дня без Строка!
А польский хор? Или гавайский джаз?
А легкий суинг? А самба-кариока?
А приближающий свой смертный час
Каварадосси? Словом, нет порока
В том, чтоб вкушать контральто или бас,
Зане предвижу, что и ты, читатель,
Веселой черной музы почитатель.
И вот -- музыка зыблется пока -
Садись, читатель, у четвертой стенки,
На горбовидной крышке сундука,
Что точно умещается в простенке
Между углом и дверью кабачка,
Где с жарким чаем подаются гренки, -
И слушай музыку, гляди в окно,
Где голуби летят на толокно.
Недавно Тетушка пришла с работы
И фартук повязала у плиты.
У Тетушки улыбчивы заботы,
У Тетушки дневные маяты
Легки и упоительны, как соты,
У Тетушки возвышенны тщеты.
Читатель, посмотри, как услуженье
Как бы становится уже служенье!
Оставь окно и обернись на дверь:
Сейчас, сейчас взойдет она, вниманье!
Что смотришь на меня? Очами вперь
В дверной проем! Ты полон пониманья
Того, что здесь свершается теперь?
Какое в самом деле расстоянье
Меж чередой явлений дорогих
И тем, что ты увидишь у других!
Она вошла! Вскочил ты не напрасно,
К ладони ароматной наклонясь.
Теперь смотри, как вся она согласна,
Как улыбнулась вся, чуть наклонясь -
Не правда ли, я прав -- она прекрасна! -
Как, меж шкафами и столом виясь,
С живою плавностью она крутится,
Воркует и щебечет, словно птица!
Ее шестидесяти ей не дашь:
Глаза блестящие и молодые.
Ну где ты, Перуджино карандаш?
И волосы -- светлы, но не седые.
От жизненных кручений -- и следа ж...
Ну где вы, звери-лошади гнедые? -
Она бы выпорхнула на крыльцо...
Живое, доброе у ней лицо.
Речь ласковая сладостно-небрежна,
Движенья грациозные легки.
Звенит посуда вкрадчивая нежно,
И чашечек раскрытые цветки
Взирают томно, влажно, белоснежно,
Вбирая в зев цветные кипятки.
И вот кадильницы Прекрасной Даме
Курятся над прелестными перстами.
-- Не торопитесь, -- молвит, -- чай горяч!
Не ровен час -- и рот свой обожжете!
-- Ах, Тетушка, да разве ж гость не зряч -
Да и потом ведь Вы-то как-то пьете? -
Люблю дерзить ей, ей со мной хоть плачь!
Вот кстати случай вам, пожальтесь тете,
Начав, как о ничтожном пустяке,
Как я дерзить дерзаю в языке.
Мне погрозив, начните: "Ваш племянник..."
Она тотчас же: "Мой племянник, как?
Ах, вы, конечно, правы: он не пряник...
Да без отца растет ведь как-никак.
Вы говорите -- темен? Нет, смуглянек...
Конечно, все в стихах его не так,
В них все, я чаю, первобытный хаос...
Так он ведь -- не Надсон и не Ратгауз!
Возьмите все-таки и вы на вид,
Что нынче больно уж нища словесность,
И, стало быть, и так писать не стыд.
Где в языке приязливость, уместность?
Поэт -- бандитствующий индивид,
Или -- ничтожество, одна известность... "
Тут вы еще подкрутите фитиль:
"А стих! А форма! А язык! А стиль!"
О форме тетя скажет вам по форме,
Что "дело тут совсем не в языке,
А в том, что все нуждаются в прокорме.
И даже с типуном на языке
Теперь поют, и в милицейской форме
Теперь поют, и что на языке
У всех -- будь женщина или мужчина -
Стихотворение, как матерщина".
Очки наденет и возьмет тетрадь
Чтобы прочесть свои шестнадцать строчек.
Там все как в заповеди "не украдь",
На месте знаки запятых и точек.
Там слов организованная рать
Пленяет сердце в вас без проволочек.
Вы брякнете, повержены, тихи:
"Изрядные, изрядные стихи!
Как? По заказу? Иль по вдохновенью?"
И молвит вам смутясь: "Какой заказ!
Верней сказать вам -- для отдохновенью.
А вдохновенье -- что мне за указ!
Так ждать его мне нет обыкновенью.
Как за перо возьмусь -- тотчас экстаз.
А отложу перо -- и нет экстазу.
А чтоб иначе -- не было ни разу.
Однако, вы зачем-то ведь пришли?"
-- Да нет, я на минуту, так... по делу...
-- Так что же вы? Едва ведь не ушли!
Уж я вас заболтала до пределу...
Так в чем же дело? -- Да... видите ли...
(Но бегают глаза у вас по телу,
И вы готовы провалиться в пол
На полный рост или хотя бы -- впол).
КОЩУНСТВЕННЫЙ НЕДОРОСЛЬ
Не Тетушкой сложился ритуал:
