— для верности даже провел ладонью по внутренней поверхности стенок комода и наконец негромко позвал:
— Пегги-Энн? — И через секунду чуть громче: — Пегги-Энн!
Кукла бесследно исчезла.
Внезапно он услышал донесшиеся с лестничной площадки грузные шаги хозяйки жилья, но практически не обратил на них никакого внимания, лишь вновь и вновь повторяя заветное имя, заглядывая под стол, поднимая край покрывала кровати, снова устремляясь к гардеробу.
— Пегги-Энн!..
— Не ищите свою Пегги-Энн, если надумали так назвать какую-то куклу, — послышался голос квартирной хозяйки. — Это я ее взяла и унесла. — Женщина неловко, тяжело ввалилась в его комнату. — Унесла, а потом снова на помойку выбросила — только там ей и место. И хотела предупредить, что за ней настанет и ваш черед. Мигом вылетите отсюда — как пробка из бутылки, — если подобное еще хоть раз повторится.
Слова женщины острыми ледяными сосульками впивались в мозг Добби.
— Надо же, что это себе выдумали! Не поймешь толком — то ли баба какая, то ли кукла. И, главное, где? — в моей собственной квартире. Стыдно, молодой человек, ой как стыдно! Что это вас на извращение потянуло, а?
Сосулька шевельнулась в мозгу.
— Где она?! Где она?!
— А где ей быть-то? Я же сказала — на помойке. И чтобы больше я ее здесь не видела. Надо же, разодели как принцессу какую, а по мне так скорее как шлюху, и вдобавок приютили в моей собственной квартире. И еще раз повторю — шлюха она и есть шлюха! Ну ничего, ей от меня хорошенько досталось, теперь не такая цаца. Надо же — Пегги-Энн!
Однако Добби уже не слышал последних слов женщины — он стремглав сбежал по лестнице, пинком ноги распахнул входную дверь и устремился вперед, так ни разу и не опустив взгляд в землю.
Увидел он ее еще издалека — от мусорного бака его отделяло приличное расстояние. Лицо куклы было побито, изуродовано, и теперь она как подгнивший столб стояла внутри бака, подпирая макушкой его ржавую крышку. Улыбка… разбитая… крышка… Добби неподвижно замер перед куклой, тогда как сосулька в мозгу продолжала недавно начатое дело.
Легонько прикоснувшись пальцем к ее разбитым, бесформенным теперь губам, он едва слышно проговорил:
— Пегги-Энн… — Потом еще раз дотронулся до лица манекена, стараясь сделать так, чтобы тот снова изобразил хотя бы некое подобие улыбки.
С кромки некогда существовавших губ на землю посыпался белый пенопласт.
— Пегги-Энн, — еще раз позвал он свою подругу, чувствуя сухое поскрипывание падающих на ладонь белых крошек.
Добби даже не заметил, как хозяйка квартиры, несмотря на свою малоподвижность, подкралась к нему и встала за спиной — обернулся он лишь тогда, когда услышал ее голос.
— Сказала я вам — на помойке она, самое место ей здесь. Ну, что, хорошенько я по ней молотком прошлась — теперь-то уже не покрасуется.
Из груди Добби вырвался протяжный, похожий на стон крик, после чего он, резко замахнувшись, опустил свой крепкий кулак на рыхлое лицо женщины. Истошно вопя, он обрушивал на ее живое лицо сокрушительные удары; бил ее и кричал, кричал и бил, покуда она окончательно не лишилась сознания. А может и вовсе умерла.
Потом же, чуть позже — но еще до того, как сгрести в кучу все, что осталось от его Пегги-Энн, и поволочить весь этот теперь никому ненужный хлам через весь двор, снова не отрывая взгляда от земли, — он склонился над телом хозяйки квартиры и попытался было — безуспешно попытался — изменить форму ее вялых, неподвижных губ, придать им хотя бы какое-то подобие улыбки. Улыбки Пегги-Энн. У него почему-то было такое ощущение, что именно это ему сейчас надо сделать в первую очередь.
Впрочем, женщина по-прежнему отказывалась улыбаться — и он, чуть подумав, пришел к выводу, что это и правильно. Не стоит этого делать.
