На какое-то мгновение ей показалось, что он только что снял его со стены, желая рассмотреть поближе, поскольку, как и всякий мужчина, наверняка интересовался подобными вещами. Ее отец тоже повесил на стену в холле старый немецкий штык, и это была, пожалуй, единственная вещь в доме, с которой им с мамой не приходилось по очереди стирать пыль.
Но Филип даже не смотрел на меч — он смотрел на нее.
— Какие проблемы? — прошептал он.
— Да вот не знаю, разгорится ли, — пробормотала она.
— Разгорится, малышка, — мягко произнес он, — и еще долго-долго будет согревать тебя.
— Бедняжка, бедняжка, — произнесла она, словно речь шла о каком-то совершенно другом человеке.
РОБЕРТ БЛОХ
«Топором малышка Сью…»
«Топором малышка Сью
Искромсала мать свою,
А как пришел домой отец,
И ему настал конец».
Люди говорят, что все ужасные вещи происходят исключительно в полночь и порождают их шепоты ночных сновидений. Возможно, с кем-то так оно и было, хотя ко мне в дом ужас пришел в разгар дня, и о его появлении меня известил самый что ни на есть обычный и прозаичный телефонный звонок.
Все утро я просидел у себя в офисе, глядя на петлявшую между холмами пыльную дорогу. Прямо перед моим утомленным взором она то сворачивалась в кольца, то извивалась в обманчивых лучах подрагивающего солнечного света. Впрочем, в тот раз меня предавали не только органы зрения: казалось, что все мое сознание заполнили зной и безмолвие. Я испытывал смутное беспокойство, раздражение и терзался непонятными, совершенно беспочвенными страхами.
Пронзительный телефонный звонок словно выкристаллизовал мои опасения, выстроив их в прямую, острую как лезвие линию.
Влажной от пота ладонью я снял трубку, она казалось, была налита свинцовой тяжестью. Откуда-то из глубины донесшийся голос обдал меня холодом — леденящим холодом страха. Слова словно застывали на лету.
— Джим — приезжай… помоги мне!
Вот и все. В трубке щелкнуло прежде, чем я успел что-либо ответить. Аппарат соскользнул со стола, когда я вскочил и бросился к двери.
Разумеется, это был голос Аниты.
Тот самый голос, который заставил меня броситься к машине, а затем мчаться по пустынной, раскаленной от знойного солнца дороге в направлении приютившегося в глубине между холмами старого дома.
Что-то там случилось. Впрочем, не могло не случиться — раньше или позже. Я это чувствовал, и сейчас проклинал себя За то, что в свое время не настоял на единственно правильном решении. Еще несколько недель назад нам с Анитой надо было сбежать.
Мне следовало тогда набраться смелости и вырвать ее из той атмосферы фолкнеровской мелодрамы; ведь я же знал, что мне хватило бы для этого сил. Если бы я смог тогда поверить во все происходящее…
Мне же временами все это казалось невероятным. Хуже того — нереальным.
В этой усыпанной холмами местности никогда не было домов, населенных привидениями. И все же Анита жила именно в таком доме.
Не существует на свете изможденных, фанатичных стариков, днями и ночами склонявшихся в раздумьях над всевозможными черными книгами; не бывает и «колдовских докторов», при появлении которых все их соседи в страхе разбегаются в разные стороны. И все же дядя Аниты, Гидеон Годфри, был именно таким человеком.
В наше время девушек в юном возрасте невозможно заставить сидеть в четырех стенах; им нельзя запретить выходить из дома, любить и выходить замуж за того, кого они сами себе выберут. И все же ее дядя запретил наш брак, а саму Аниту посадил под замок.
Я уже сказал, это была чистейшей воды мелодрама.
Раздумывая над сложившейся ситуацией, я не мог избавиться от ощущения, что разыгрывается какая-то нелепая, невероятная пьеса, хотя, как только я оказывался с Анитой, смеяться мне уже не хотелось.
Слушая рассказы Аниты про своего дядю, я невольно начинал верить ей. Разумеется, не в том, что этот человек обладал какой-то сверхъестественной силой; просто я понимал, что он настойчиво и к тому же весьма хитроумно доводит девушку до помешательства.
Подобные вещи вполне укладываются в человеческом сознании, вызывая отвращение, но оставаясь реальностью.
Существовал фонд опеки, и Гидеон Годфри являлся официальным опекуном Аниты, содержа ее в своем громадном, обветшалом доме и обращаясь с ней как Господь на душу положит. Ему вполне могло взбрести в голову терзать ее воображение посредством своих диких историй и загадочных повествований.
