Я знаком с Айсис достаточно долго (словно не год, а целые столетия), чтобы знать: дрожь – верный признак того, что она на грани срыва. Когда она дрожит, ее прошлое приподнимает голову, отбрасывая тени на ее сознание. Я всегда тактично воздерживался от прикосновения к ней, чтобы не сделать еще хуже, но сейчас… хоть я и кричу себе придерживаться того же плана, я не могу.
Не могу.
Я подхожу к ней, нежно обнимаю и прячу лицо в изгибе ее шеи.
– Я больше не могу, – выдыхаю я. – Я так старался, боже, как же я старался быть сильным. Сделать все правильно.
Айсис застывает, и я тотчас осознаю, что делаю, и отчаянно пытаюсь отстраниться. Что-то ужасное и темное разъедает мою сущность, сдерживаемую жестокими тренировками Грегори и самовыстроенной дамбой отрицания. Одной встречи с Айсис достаточно, чтобы это нечто, словно бомба, образовало трещины в этой дамбе. Трещины, сквозь которые Айсис сможет увидеть меня, настоящего меня, увидеть таким, каким меня не видел никто другой, каким я притворяюсь не быть – сломленным и мертвым внутри. Мне следует уйти, следует успокоиться, но она не позволяет мне отстраниться, она крепко обвивает руками меня за талию и прижимает к себе, к своему теплу, запаху и понимающему молчанию.
– Я п-пытался, – шепчу я. – Пытался защитить ее, тебя, всех. А в итоге убил ее. Я не смог ее спасти. Не смог… я убил ее… и причинил тебе боль. – Горячая влага накапливается в глазах, и я плотно сжимаю веки. – Я не заслуживаю жизни…
Она еще крепче обнимает меня, выдавливая из моих легких весь воздух.
– Перестань, – говорит она.
– Это правда…
– Экстренное сообщение: не все, что вылетает из твоих великолепных уст, является правдой. – Она замолкает на секунду. – Вот черт. Я только что назвала тебя великолепным. Теперь мне придется совершить харакири.
– Не смей, – бормочу я ей в шею.
– Теперь понимаешь, что я чувствую? Что я чувствую, когда ты говоришь, что не заслуживаешь жизни. Новое правило: больше никто никогда не говорит о самоубийстве.
По моей щеке сбегает слеза, и я хороню ее в воротнике рубашки Айсис. Рука Айсис скользит вверх и ласково поглаживает меня по голове.
– Если ты действительно считаешь себя таким плохим, – продолжает она. – Тогда живи. Живи и страдай. Живи с воспоминаниями обо всех плохих вещах, которые совершил. Не выбирай легкий путь. – Она замолкает. – Идиот.
Обзывательство – крошечная инъекция реальности, света. Трещины во мне уменьшают давление прошлого года, да и позапрошлого… слезы медленно утекают сквозь них, пока воздух выходит из моих легких. Я поднимаю голову и обхватываю ее лицо ладонями.
– Я скажу это всего один раз, так что слушай внимательно.
Ее глаза широко распахнуты, губы разомкнуты, а щеки пылают. Оказывается, она тоже плакала – на ее ресницах сверкает влага.
– Ты права. На сей раз ты права, Айсис Блейк.
Она улыбается, и в течение кратчайшей миллисекунды, прежде чем ее друзья вываливаются из зала и окликают ее, все в мире правильно, все красочнее и светлее. Мы расходимся, и моим рукам сразу же недостает ее тепла.
– Секунду! – оглянувшись, кричит она им в ответ, а затем резко вновь поворачивается ко мне. – Значит, ты теперь здесь учишься? Ты живешь в кампусе, как и все мы, смиренные батраки?
Я киваю.
– Пока что. В общежитии Джефферсона. Комната 314.
Ее взгляд становится суровым.
– Тебе предстоит мне многое объяснить. Хоть и крайне запоздало. И ты должен позвонить своей маме. Она очень о тебе волновалась.
– Согласен.
– У тебя ведь сохранился мой номер, верно? Ты не выбросил телефон в озеро, когда ушел, чтобы присоединится к верховной власти или семи самураям, или монастырю жалкой непристойности, или куда там еще?
– Да, сохранился.
Она пожевывает губу.
– Я еще тебя не простила. Но спустя восемнадцать лет бурных экспериментов я обнаружила, что гораздо охотнее прощаю людей, если они взаимодействуют со мной на физическом уровне. Разговаривают со мной. Посылают сообщения. С милыми картинками кошечек или забавными смайликами…
– Я не вставляю забавные смайлики.
– Да, но ты вставляешь картинки кошек!
– Нет.
– Да, – спорит она.
– Нет.
– Черт, посмотри на нас. Почему мы просто не можем поговорить как нормальные люди? Например, о концертах, тортах, наших сугубо личных убеждениях, об оранжевом цвете и всем прочем? – Я непонимающе смотрю на нее. – Оранжевый. Ну же, давай попробуем. Поговорим об оранжевом цвете.
