Наконец замерзнув, я забрался обратно в кровать. Лиз сразу же придвинулась ко мне и обняла рукой.
– Ты весь дрожишь, – сказала она.
Я не мог оторвать глаз от потолка. Он по-прежнему наполнял меня страхом.
– Я видел какую-то женщину. Клянусь. Медсестру или монахиню. Она была прямо там.
– Дэвид, этого не может быть.
– Я хочу взглянуть на ту статью в «Нэшнл Джиогрэфик», – решительно сказал я. – Еще хочу поговорить с Дорис Кембл из кафе на пляже.
– Тебе лучше поговорить с менеджером твоего банка и взять кредит на новую машину.
Я опустил голову на подушку. Не знаю почему, но у меня потекли слезы. В голове продолжала крутиться старая кантри-песня «У меня полные уши слез от того, что я лежу на спине и плачу по тебе». Лиз уткнулась носом мне в плечо, потом поцеловала в щеку и запустила пальцы мне в волосы. Но я слишком устал и был очень встревожен, а секс не решил бы проблемы. В конце концов, она села и наклонилась надо мной, заслонив остатки лунного света, и подарила мне легкий, снисходительный поцелуй в лоб.
– Ты безнадежен, – сказала она мне.
– Нет, вовсе нет, правда, – ответил я, вытирая глаза. – Просто я совсем на мели. Я взволнован, напуган и очень беспокоюсь за сына. А так, я потрясный парень.
Она рассмеялась и поцеловала меня. Я держал ее в своих объятиях, пока не спряталась луна. Потом стало темно, очень темно. Я пытался уснуть, но не мог отвести глаз от того жуткого места на потолке, хотя уже ничего не видел.
Лиз спала. Между тем в Фортифут-хаусе происходило какое-то движение, и оно все ускорялось. Босые ноги едва слышно носились по стропилам. Мохнатые существа сновали в пустотах между стен. Молодой мистер Биллингс приближался, я был уверен в этом. Вот только в компании с кем… или с чем? Когда я проснулся, солнце ярко светило, и казалось, меня разбудили последние отголоски звонкого детского смеха.
Лиз открыла глаза и посмотрела на меня. Утро было теплым, а бахрома на абажуре развевалась от ветерка, напоминая какую-то странную многоножку.
Лиз поцеловала меня в плечо, потом в губы.
– Знаешь что? – сказала она. – Хреново выглядишь.
В то утро Лиз съела два пшеничных батончика «Витабикс», проглотила большую кружку кофе с двумя кусочками сахара и отправилась на работу в парк тропических птиц. Я пообещал, что в пять мы приедем за ней на автобусе. В дверях она подарила мне самый целомудренный поцелуй на свете. Дэнни наблюдал за нами из темноты коридора со скрытым удовольствием, к которому примешивалась недетская серьезность. Думаю, он уже начал привыкать к тому, что мы с его матерью больше не будем вместе. На самом деле, мне даже казалось, что он постепенно начал забывать, как она выглядит и какой у нее запах. И что ему очень нравится Лиз.
Боже, – подумал я, глядя, как Лиз удаляется по подъездной дорожке. – Прости нам наши прегрешения, прости нам наше чертово упрямство и эгоизм.
– Сегодня будем отдирать краску с оконных рам, – сказал я Дэнни. – Начнем с кухни и пойдем по кругу.
– Можно мне поискать еще крабов?
– А я думал, что ты мне поможешь.
Дэнни выглядел растерянным.
– Да… но я не очень хорошо умею отдирать краску.
– Ладно, – сказал я. – Но будь рядом с пляжным кафе. Не отходи далеко. И не заходи в воду. Можешь только немножко ее потрогать.
Он кивнул, не глядя на меня. Может, даже и не слушал. А если и слушал, то не до конца понял, что я сказал. Когда вырастаешь, то становишься крайне самонадеянным. Тебе кажется, что ты умеешь руководить. Что ты привлекательный. Что дети понимают то, что ты им говоришь. По-моему, Дэнни слышал только то, что хотел слышать.
Я смотрел, как он побежал по лужайке мимо пруда и выскочил в задние ворота. Заметил, как солнце поблескивает в его недавно вымытых волосах, пока он бежал по тропинке вдоль коттеджей с геранями. Людям нечасто выпадает возможность любить кого-то так сильно, как любишь собственного сына. Но у меня такая возможность была. И я был благодарен за нее.
Все утро я густо намазывал потрескавшиеся оконные рамы едким студенистым растворителем, а затем тщательно отскабливал отслоившиеся, крошащиеся полоски древней краски. Под верхним черным слоем таилось еще как минимум пять, и я ободрал их все. Зеленый, кремовый и экстравагантный розовый – до голого серого металла. Было что-то однозначно терапевтическое в этой рутинной работе, особенно если делаешь ее хорошо. Наносишь растворитель, ждешь, когда краска начнет отходить, затем соскабливаешь. К одиннадцати утра я закончил бо́льшую часть центральной оконной рамы и решил вознаградить себя пивом и бутербродом.
