Все увещания Петра и его старания обратить сына на благоразумный путь остались безуспешными. В обществе развратных людей и попов, ободрявших его неповиновение отцу, он закалился во лжи и упрямстве. Так однажды царь спросил его, помнит ли он ещё то, чему учился за границей.
— Как же, — отвечал Алексей самоуверенно, — всё помню!
— Покажи мне твои рисунки планов фортификации.
Царевич принёс ему планы, рисованные профессорами, у которых он учился.
Взглянув на планы, царь засомневался и своим проницательным умом заподозрил подлог.
— Ну-ка, — сказал он сыну, — нарисуй мне этот план.
Царевич пошёл в другую комнату за принадлежностями для рисования и там нарочно ранил себе руку острым инструментом так, что он не мог ею рисовать.
Алексей начал чертить так неловко, что Пётр должен был заметить пораненную руку и отложить испытание на другое время. На вопрос отца, где он повредил себе руку, Алексей солгал, что нечаянно себя ранил, отыскивая инструмент для рисования.
Царевич только делал вид, что покорен отцу, а в глубине души желал его смерти. Поэтому не мудрено, что Алексей сделался домашним мучителем своей жены Шарлоты, иностранки, навязанной ему отцом.
Несчастная царевна была вторая дочь герцога Вольфенбютельского, воспитанная при дворе польского короля Августа Саксонского. Старый герцог, её отец, принадлежал к древнему роду гвельфов и был связан родством почти со всеми королями того времени.
В последние два века существовали дипломаты, главное занятие которых состояло в сватовстве в кругу коронованных особ. Они разъезжали от одного двора к другому, вырабатывали разные комбинации, предлагали их правительствам и усердно хлопотали об успехе своих предложений. В 1707 году барон Урбиг, представитель Дании в Вене, принялся осуществлять брачный союз между испанским Карлом VI, будущим австрийским императором, с Елисаветой, старшей дочерью герцога Вольфенбютельского. В это время Гюйсен, гувернёр царевича Алексея, проезжал через Вену. Урбиг, у которого были ещё на руках две невесты из дома Вольфенбютель, обратился к нему и изложил ему выгоды, если одна сестра будет на австрийском престоле, а другая на русском. Гувернёр Алексея Петровича представил царю этот план. Пётр Великий, желавший, чтобы сын его женился непременно на иностранке, охотно согласился на бракосочетание царевича Алексея Петровича с Шарлотой.
С этой целью летом 1710 г., когда царевич находился на водах в Карлсбаде, устроили ему свидание с Шарлотой. Первая встреча не произвела на царевича очень приятного впечатления. Шарлота не отличалась броской красотой, а царевич, проведя всю свою молодость в среде грубых, низких и развратных людей, не мог по достоинству оценить грациозность молодой принцессы, её восхитительную манеру общения и величественную осанку. В его характере преобладала чувственность, и, вероятно, благодаря этому физическому желание он со всей страстью молодости увлёкся крепостной девушкой своего воспитателя, князя Никифора Кондратьевича Вяземского, Афросиной, которая овладела всем его существом. Царевич же со своей стороны понравился Шарлоте. Он обладал приятной наружностью и, если хотел, мог быть любезным.
Антипатия царевича к Шарлоте увеличилась ещё ненавистью его ко всему иностранному. Поэтому он всячески старался расстроить этот брак, а чтобы не раздражать отца, царевич по приезде в Дрезден сделал вид, будто ухаживает за другими принцессами.
Однако Пётр скоро понял уловки сына и в конце 1710 г. приказал отправиться к польской королеве просить у неё руку её воспитанницы. Царевич повиновался, но с плохо скрываемым недовольством. Молодая невеста писала тогда своей матери: «Кажется, жених мой очень равнодушен ко всем женщинам» (вероятно, она не желала признаться, что он был равнодушен именно к ней). Царевич со своей стороны писал своему духовному отцу Иакову Игнатьеву, главному своему наставнику: «Так как отец мой не позволяет мне жениться на одной из наших соотечественниц и непременно требует, чтобы моей женой сделалась иностранка, то всё равно кто бы она ни была — пусть ею будет хоть Шарлота — она добрая девушка, между иностранками не найду лучшей».
