Меншиков в 1722—1723 годах был обвиняем в разных злоупотреблениях: в превышении своей власти, в захвате частной и казённой собственности и т[ому] под [обных] преступлениях, которые так были велики, что их бы не искупили все прежние заслуги «Алексашки» пред грозным монархом. Он уже в немилости, о его неправдах производят следствие, ему грозит не только опала — нет, даже казнь, — и он спешит за помощью к Монсу и его сестре. Скупой, гордый и тщеславный, князь не стыдился делать им подарки: так, например, он подарил Монсу лошадь с полным убором, — подарки, правда, не ценные, но достаточно громоздкие для того, чтоб судить о его трусости. В 1723 году племянник Монса, Пётр Балк, женился на Полевой; свадьба была играна в Москве и притом в чертогах Меншикова. Князь сам предложил их к услугам Монса, и мало того: забывая обычную свою скупость, на свой счёт угощал многочисленных гостей своих «патронов». — Труд и издержки не пропали.
Виллим и сестра его похлопотали об опальном пред «премилостивою матерью». Та неотступно просила государя о прощении Меншикова:
«Если, Катенька, — сказал Пётр, — он не исправится, то быть ему без головы. Я для тебя его на первый раз прошаю».
«Его императорское величество и её императорское величество, — поспешила известить Меншикова знакомая нам Матрёна Ивановна, — паки к вам милостивы, о чём паки истинно всесердечною радостью радуюсь и желаю всегда вашей светлости... получить милость от их. величеств».
Пётр ни в чём не может отказать «Катеринушке»; та, в свою очередь, не имеет твёрдости устоять против просьб своего камер-юнкера. К прежним фактам приведём ещё один, впрочем, не последний.
При Екатерине состоял камер-пажом Павлов; молодой человек, гульливый, дерзкий, он только и держался милостью Монса, милостью, как мы видели, закупленной золотыми часами и т. под. подарками. Однажды Павлов жестоко избил, без сомнения, в пьяном виде, одного из придворных чиновников. Избиенный взмолился об удовлетворении за обиду, и он был прав; гуляка и буян кругом виноват; беспутство пажа превзошло терпенье Екатерины и, по её просьбе, государь приказал выписать буяна в армию в солдаты. Казалось, дело на этом и кончилось, но Павлов нашёл спасителя: то был могущественный Монс.
«Всенижайше ваше величество прошу, — писал камер-юнкер, — о всемилостивейшем прощении камер-пажа Павлова, понеже уведомился я, что ваше величество выскоблагоизволили назначить оного в солдаты. И ежели оное вашего величества изволение непревратно, покорнейше всемилостивейшую государыню прошу пожаловать оного сержантом от двора отпустить. Буде же той милости не изволите с ним учинить, покорнейше прошу оное вашего величества изволение до благополучного прощения его величества отменить. Вторично всемилостивейшую государыню прошу» чтоб для бедного прошения моего изволили учинить с ним милость, в чём на великодушие вашего величества имею надежду».
Содержание просьбы, лучше сказать, повод, её вызвавший, маловажен; но тон просьбы, та уверенность, которая так и слышится в каждом слове челобитья, весьма знаменательны. Говорить ли, что просьба была принята.
Павлов не только оставлен при дворе, но даже получил награду в год полнейшего торжества Екатерины Алексеевны и одновременного с ним возвеличения Виллима Монса!
VI
КОРОНАЦИЯ И КАМЕРГЕРСТВО 1724
В конце 1723 года Петербург и Москва были очень заняты толками и приготовлениями высочайшего двора к предстоящей коронации Екатерины.
Один из усерднейших её сторонников, Пётр Андреевич Толстой, ввиду новых наград и отличий, уже в достаточном числе пожатых им за изловление, допросы и истязания царевича Алексея Петровича, — этот самый Толстой отправлен в Москву в качестве главного руководителя всеми приготовлениями. Он заказывал корону и разные уборы для императрицы; под его наблюдением шили ей епанчу с гербами, обшивали дорогими ливреями придворные чины: пажей, гайдуков, трубачей, валторнистов; обивали в Грановитой и в столовой палатах стены, полы, лестницы; вышивали вензеля государыни на всех уборах, воздвигались триумфальные ворота, производились закупки разных запасов и т. п.
