– Нет, такого чувства у меня не было. К сожалению, я не могу думать о вас как об умершей, – сказал он чистосердечно.
– Благодарю вас от всей души.
– Мне легче было бы, чтобы вы умерли, чем вышли замуж за другого.
– Как это эгоистично! – воскликнула с искренним негодованием Изабелла. – Если вы сами несчастливы, так уж и никто не должен быть счастлив!
– Эгоистично, не спорю. Вы можете говорить все, что вам вздумается, мне это глубоко безразлично, – я к этому нечувствителен. Ваши самые Жестокие слова для меня все равно, что булавочные уколы. После того что вы сделали, я стал ко всему нечувствителен, т. е. ко всему, кроме этого. Это я буду чувствовать до конца своих дней.
Он делал эти отрывочные признания с нарочитой сухостью, тем свойственным американцам медлительно-твердым тоном, который отнюдь не прикрывает воздушным покровом грубую прямоту слов. Его тон не растрогал, а скорее разозлил Изабеллу, что было, пожалуй, к лучшему, поскольку теперь у нее появилась лишняя причина держать себя в узде. Поневоле повинуясь этой узде, она, немного выждав, спросила без всякой связи:
– Давно вы из Нью-Йорка?
Он вскинул голову, как бы подсчитывая.
– Нынче семнадцатый день.
– Вы добрались сюда очень быстро, хоть и жалуетесь на поезда.
– Я очень спешил. Если бы это только от меня зависело, я был бы здесь пять дней назад.
– От этого ничего бы не изменилось, мистер Гудвуд, – сказала она с холодной улыбкой.
– Для вас, – но не для меня.
– Не вижу, что вы могли бы выиграть.
– Об этом лучше судить мне.
– Безусловно. Но мне кажется, вы понапрасну мучаете себя.
Желая переменить тему, она спросила, видел ли он Генриетту Стэк-пол. Он посмотрел на нее так, словно хотел сказать, что приехал из Бостона во Флоренцию не для того, чтобы говорить о мисс Стэкпол, но все же вполне вразумительно ответил, что видел эту молодую особу перед самым своим отъездом.
– Она была у вас? – спросила Изабелла.
– Она приехала в Бостон и навестила меня в конторе. Как раз в тот день, когда я получил ваше письмо.
– Вы сказали ей? – спросила с некоторым беспокойством Изабелла.
– Нет, – ответил Каспар просто. – Мне не хотелось. Но скоро она узнает сама. Она всегда все узнает.
– Я напишу ей, и она пришлет письмо, в котором меня разбранит, – проговорила Изабелла, снова пытаясь улыбнуться.
Но Каспар был все так же неумолимо серьезен.
– Думаю, она скоро сама сюда явится.
– Чтобы разбранить меня?
– Этого я не знаю. Она как будто считает, что недостаточно изучила Европу.
– Хорошо, что вы меня предупредили, – сказала Изабелла. – Мне надо к этому заранее подготовиться.
Уставившись в пол, Каспар сидел некоторое время молча; наконец, подняв глаза, он спросил:
– Она знакома с мистером Озмондом?
– Да, немного. Он ей не нравится. Но, разумеется, я не для того выхожу замуж, чтобы доставить удовольствие Генриетте, – добавила она. Бедный Каспар, насколько было бы лучше для него, если бы она чуть больше старалась угодить мисс Стэкпол. Однако этого он не сказал, а лишь спросил, когда предполагается свадьба. Изабелла ответила, что точно еще не знает. – Одно могу сказать – скоро. Я никому пока об этом не говорила, кроме вас и еще… еще старинной приятельницы мистера Озмонда.
– Вы думаете, ваши друзья не одобрят ваш выбор?
– Право, не имею представления. Я уже сказала вам, что не для того выхожу замуж, чтобы доставить удовольствие друзьям.
Он продолжал задавать вопросы – без восклицаний, без комментариев, но и без малейшей деликатности.
– Что из себя представляет мистер Озмонд? Кто он и что он?
– Кто он и что он? Да никто и ничто, просто очень хороший, очень достойный человек, – сказала Изабелла. – Он не занимается коммерцией, не богат, ничем не знаменит.
Вопросы мистера Гудвуда были неприятны ей, но она сказала себе, что ее долг – удовлетворить его по мере сил. Однако бедный Каспар отнюдь не выглядел удовлетворенным; он сидел очень прямо и не сводил с нее глаз.
– Откуда он взялся? Из каких он мест?
Изабеллу еще больше, чем всегда, покоробило от его манеры выговаривать слово «взялся».
– Ниоткуда. Большую часть жизни он провел в Италии.
– Так, что ж, он не знает, в каком городе родился?
