– Мисс Арчер вовсе не бесцветна; она – ярка, как утренний свет. И соответствует всем вашим условиям. Я потому и хочу познакомить вас с ней, что она отвечает вашим требованиям.
– Более или менее, разумеется.
– Нет, полностью. Она красива, образованна, великодушна и хорошего происхождения – для американки. К тому же она умна и очень привлекательна, а сверх того обладает порядочным состоянием.
Озмонд выслушал этот перечень молча, не отрывая глаз от собеседницы и, очевидно, взвешивая его в уме.
Что же вы намерены делать с ней? – спросил он наконец.
– Вы же слышали – свести с вами.
– Неужели она не предназначена для чего-нибудь лучшего?
– Я не берусь предугадывать, кто для чего предназначен, – сказала мадам Мерль. – С меня достаточно знать, как я могу распорядиться человеком.
– Мне жаль эту вашу мисс Арчер! – воскликнул Озмонд. Мадам Мерль встала.
– Если это означает, что вы заинтересовались ею – что ж, я удовлетворена.
Они стояли лицом к лицу; она оправляла мантилью и, казалось, вся ушла в это занятие.
– Вы превосходно выглядите, – повторил Озмонд свой комплимент, еще менее к месту, чем прежде. – У вас появилась новая идея. А когда у вас появляются идеи, вы сразу хорошеете. Они вам очень к лицу.
Когда бы и где ни сходились эти двое, поначалу в их тоне и поведении, особенно если при этом кто-нибудь присутствовал, возникала какая-то принужденность и настороженность, словно они встретились, того не желая, и заговорили по необходимости. Казалось, каждый, смутившись, усиливал этим смущение другого. Разумеется, из них двоих мадам Мерль удавалось лучше справиться с замешательством, но сейчас даже мадам Мерль не сумела вести себя так, как ей бы хотелось, – с тем полным самообладанием, какое она старалась сохранить, беседуя с хозяином дома. Нельзя не указать, однако, что в какие-то моменты этого поединка владевшее ими чувство – какова бы ни была его природа – исчезало, оставляя их лицом к лицу так близко, как никогда не случалось с ними ни перед кем иным. Именно это и произошло сейчас. Они стояли друг против друга, и каждый, видя другого насквозь, искал в этом удовлетворение, полагая хотя бы таким путем возместить себе те или иные неудобства, которые возникают, когда вас видят насквозь.
– Жаль, что вы так черствы душой, – тихо произнесла мадам Мерль. – Ваша черствость всегда оборачивается против вас и сейчас тоже обернется против вас.
– Я вовсе не так уж черств, как вы думаете. Иногда и мою душу кое-что трогает: например, слова о том, что ваши честолюбивые помыслы касаются меня. Мне это непонятно; не знаю, как и почему они могут меня касаться. Но все равно, я тронут.
– Боюсь, в дальнейшем вам это станет еще непонятнее. Есть вещи, которые вам не дано понять. Да в этом и нет нужды.
– Что ни говори, а вы удивительная женщина, – сказал Озмонд. – В вас скрыто столько всего, как ни в ком другом. Не понимаю, почему вы считаете, что племянница миссис Тачит будет много значить для меня, когда… когда… – и он осекся.
– Когда я сама значила для вас так мало.
– Я, разумеется, не то хотел сказать. Когда я имел возможность узнать и оценить такую женщину, как вы.
– Изабелла Арчер лучше меня, – сказала мадам Мерль.
Ее собеседник рассмеялся.
– Невысокого же вы мнения о ней, если так говорите!
– Вы полагаете, я способна ревновать? Ответьте, прошу вас.
– Ревновать меня? В общем, не думаю.
– В таком случае я жду вас через два дня. Я остановилась у миссис Тачит – в палаццо Кресчентини. Ее племянница живет там же.
– Зачем же вы говорили мне о ней? Почему просто не попросили меня прийти? – спросил Озмонд. – Ведь она все равно никуда бы не делась.
Мадам Мерль взглянула на него с видом женщины, которую ни один его вопрос не может поставить в тупик.
– Хотите знать почему? Да потому, что я говорила с ней о вас. Озмонд, нахмурившись, отвернулся.
– Я предпочел бы об этом не знать. – Секунду спустя он спросил, указывая на мольберт: – Вы обратили внимание на то, что здесь стоит, – на мою последнюю?
Мадам Мерль подошла и посмотрела на акварель:
– Венецианские Альпы – один из ваших прошлогодних эскизов!
