– Мне хотелось бы задать вам один вопрос, – сказала Изабелла упомянутому молодому человеку день спустя после прибытия в Сан-Ремо. – Я не раз собиралась задать его вам в письме, но у меня не хватало духу. А вот здесь, с глазу на глаз, спросить много легче. Скажите, вы знали, что ваш отец намерен оставить мне так много денег?
Ральф вытянул ноги еще дальше обычного и еще упорнее вперил глаза в гладь Средиземного моря.
– Какое это сейчас имеет значение, знал я или не знал? Мой отец, дорогая Изабелла, был очень упрям.
– Стало быть, знали, – сказала Изабелла.
– Да, он говорил мне. Мы с ним даже обсуждали какие-то мелочи.
Почему он это сделал? – быстро спросила Изабелла.
– В знак признания.
– Признания чего?
– Того, что вы существуете и что это прекрасно.
– Он чересчур меня любил, – возразила Изабелла.
– Так же, как и мы все.
– Если бы я думала, что это так, мне было бы очень не по себе. К счастью, я так не думаю. Я хочу, чтобы ко мне относились по справедливости – как я того стою, не лучше и не хуже.
– Отлично. Но учтите, что прелестное существо как раз и стоит высоких чувств.
– Я вовсе не прелестное существо. Как вы можете называть меня прелестной, когда я задаю вам такие отвратительные вопросы? Вы, верно, считаете, что я очень бестактна.
– Я считаю, что вы встревожены, – сказал Ральф.
– Да, встревожена.
– Но чем?
Она помолчала, потом сказала с жаром:
– Вы думаете, хорошо, что я вдруг стала богата? Генриетта говорит, что это плохо.
– Да пропади она пропадом, ваша Генриетта, – рассердился Ральф. – А вот я этому только рад.
– Не для того ли ваш батюшка и завещал мне эти деньги – чтобы доставить вам удовольствие?
– Я не согласен с мисс Стэкпол, – сказал Ральф, переходя на серьезный тон. – По-моему, очень хорошо, что у вас появились средства.
Изабелла внимательно посмотрела на него:
– Не знаю, в какой мере вы понимаете, что хорошо для меня, и в какой мере это вас волнует.
– Думаю, что понимаю, и можете быть уверены – волнует. Знаете, что для вас безусловно хорошо? Перестать мучить себя.
– Вы, видимо, хотите сказать – перестать мучить вас?
– А меня вы и не мучаете – тут я застрахован. Смотрите на вещи проще. Перестаньте без конца себя спрашивать, что для вас хорошо, а что плохо. Не терзайте вашу совесть – она станет звучать не в лад, как расстроенное фортепьяно. Поберегите ее для действительно серьезных случаев. И не старайтесь все время закалять свой характер – это все равно, что стараться до времени раскрыть плотный нежный бутон розы. Живите в полную силу, и ваш характер сложится сам собой. Для вас все хорошо – за редкими исключениями, – и порядочное состояние отнюдь не входит в их число. – Ральф остановился, улыбаясь Изабелле, которая слушала его, стараясь не проронить ни слова. – Вы слишком любите ломать себе голову, – продолжал он, – и слишком часто спрашиваете свою совесть. Уму непостижимо, чего только вы ни считаете предосудительным. Не сверяйте вашу жизнь по часам. Вы вечно в лихорадке. Расправьте крылья, подымитесь над землей. Это отнюдь не предосудительно – напротив.
Изабелла, как я уже сказал, слушала его очень сосредоточенно; она от природы все схватывала на лету.
– Не знаю, отдаете ли вы себе отчет в том, что сейчас говорите. Ведь вы берете на себя огромную ответственность.
– Вот как? Вы меня пугаете. И все же, мне думается, я прав, – сказал Ральф все в том же шутливом тоне.
– Впрочем, все равно: то, что вы сказали, очень верно, – продолжала Изабелла. – Вернее и не скажешь. Я и в самом деле слишком поглощена собой – смотрю на жизнь, как на прописанный врачом рецепт. А почему, собственно, мы должны все время думать о том, что для нас полезно и что вредно, словно больные в лечебнице? Зачем мне бояться, правильно ли я поступаю? Словно мир перевернется от того, хорошо я поступаю или дурно.
– Вам стоит давать советы, – сказал Ральф. – Вы тут же обрезаете крылья мне.
Она взглянула на него, словно не слыша, словно всматриваясь в течение собственных мыслей, которым он же дал ход.
– Я пытаюсь думать о мире, а не только о собственной персоне, но все равно возвращаюсь к мыслям о себе. Потому что боюсь. – Она помолчала и продолжала чуть прерывающимся голосом. – Даже сказать вам не могу, как я боюсь. Большое состояние – это свобода, а я боюсь ее. Это такая драгоценность, и надо суметь разумно распорядиться ею. Будет очень стыдно не суметь! Тут нужно думать и думать, постоянно делать усилия. Не знаю, может быть, куда большее счастье, когда у нас нет возможностей.
