— Тогда до свидания. Я поймаю такси.
Она удержала его за плечо.
— Бесполезно, падре. Она уже исчезла. Как вы ее догоните?
В раздражении он попытался стряхнуть ее руку со своего плеча. Одетые в черное китайцы уже начали собираться вокруг сердито глядевших друг на друга разгневанного монаха и женщины в золотых украшениях. Ее рука упала с его плеча.
Повернувшись к шоферу, который по-прежнему держал в руках охапку хризантем, она коротко приказала:
— К миссис Валеро, — и села в машину. — Садитесь же, падре.
Автомобиль снова влился в поток машин.
— Пожалуйста, постарайтесь понять меня правильно, — сказала она, помолчав. — Конни первая должна прийти ко мне.
— Почему? В вас говорит гордыня?
— Напротив, падре, совсем напротив. Я полагаю, что не имею права навязываться ей до тех пор, пока она не простит меня…
— …за то, что вы отдали ее в жены своему бывшему любовнику?
— Она думает, я ненавижу ее. Она считает, что я сделала это из ненависти к ней. И может быть, так оно и есть, может быть, она права. Может быть, я действительно сделала это из ненависти. И я могла быть когда-то счастлива, но я отказалась от своего счастья ради Конни. Тогда она была еще совсем ребенком, и я не хотела губить ее жизнь. Но может быть, как раз поэтому я и ненавижу ее с тех пор… Скажите, падре, перестанем ли мы когда-нибудь ненавидеть людей, ради которых жертвуем собой?
Машина выбралась из оживленного центра и теперь медленно поднималась по уютной тихой улице — двери домов были расположены высоко над тротуаром, и к ним вели ступеньки, которых становилось все меньше по мере того, как дорога шла вверх.
— Так как же я могу пойти к ней, зная, что она ненавидит меня и думает, что я тоже ненавижу ее?
— Но вы действительно ненавидите ее?
— Я сама не перестаю удивляться — на какое только зло я способна!
— По-моему, вы недавно утверждали, что не так уж порочны.
— Но я просто не ведаю, что творю.
Машина остановилась возле лестницы.
— Если человек сделал первый шаг по пути, ведущему вниз, — сказала она, — значит, он пройдет весь путь.
— Ради бога, поймите, что сейчас самое время остановиться, иначе будет поздно — и вы окажетесь на самом дне.
— Поверьте мне, падре, я остановилась уже давно. Но векселя все еще приходят, надо платить по старым счетам.
Шофер вышел из машины и открыл дверцу.
— Она ведь думает, что я замышляла погубить ее еще тогда, когда она так любила меня!
— Замолчите, — нервно сказал падре Тони, глядя в открытую дверцу машины. — Ради бога, замолчите!
Она на секунду отвернулась, затем поправила шляпку и плащ, потеребила золотую цепочку на шее и улыбнулась.
— Не будем заставлять бедную Кикай ждать духовного утешения.
Когда она вышла из машины, шофер, придерживая одной рукой дверцу, поднес два пальца к фуражке.
В мире, в котором росла Конча Видаль, даже животные были церемонны и полны благочестия. Когда звонили к вечерне, дети на улице прекращали игры, мужчины откладывали газеты, женщины и прислуга торопливо выбегали из кухни и все домашние собирались вокруг семейного алтаря, где тускло поблескивали в свете свечей иконы в золоченых окладах и статуэтки святых в негнущихся одеяниях. Запыхавшись и вспотев, Кончита Хиль прибегала в комнату, когда отец и мать уже стояли возле алтаря, а вокруг них преклоняли колена дети, тетки — старые девы, и слуги. Затем мать начинала таинственный диалог, который маленькой Кончите Хиль пришлось выучить наизусть, как только она начала говорить.
— Angelus Domini nuntiavit Mariae…
— Et concepit de Spirit и Sancto…
— Dios te salve, Maria, llena eres de gracia…[12]
Все еще задыхаясь, она шептала ответы, стоя на коленях рядом с братьями и сестрами, и, уставившись на святых, заключенных в стеклянные ящики, на иконы в вычурных окладах, прислушивалась к шуршанию на стене. Краешком глаза она успевала увидеть, как серебряные маленькие — не больше пальца — ящерицы спускаются по стенке на пол, чтобы тоже поклониться деве Марии, потому что, как уже хорошо знала маленькая Кончита Хиль, при первых же звуках колокола, призывающего к вечерне, домашние ящерицы непременно спускаются со стен и потолков, чтобы головой коснуться земли — по этой причине на Филиппинах их никогда не обижают и называют «слугами пресвятой девы». И если маленькая Кончита Хиль опаздывала к вечерней молитве, наказание неизбежно предварялось сентенцией: «Даже животные знают, когда пора молиться»; и для маленькой Кончиты Хиль это утверждение было неоспоримым фактом, превратившимся многие годы спустя в поблекшую сказку для Кончи Видаль, которая металась без сна по роскошным комнатам, где с потолка на нее не глядели ящерицы, и жила в мире, где человек завидовал животным именно потому, что они не молятся.
