Они шли пешком к салону Риты сквозь угасавший солнечный свет и первые вспышки фейерверка. Все вокруг замерло: смолк шорох листьев на деревьях, неподвижно застыли облака. Там, где кончались сужавшиеся улицы, виднелось море, несколько парусов и скала — словно тщательно нарисованные на фоне неба цветной тушью, совсем как на китайских картинках.
— Мне не нравится это затишье, — сказал Пепе. — Похоже, ночью будет шторм.
На обочине возле салона Риты, позади старенького «остина» Пепе, стоял великолепный «бентли». Братья Монсоны переглянулись, а потом взглянули на Риту. Она кивнула и поджала губы.
— Сеньора де Видаль, — сказала она.
Элен Сильва открывала ставни, когда в салон стремительно вошла сеньора, похожая на сгусток солнечного света: желтое платье, желтая шляпка, через плечо переброшен шитый золотом плащ тореадора. Элен, собравшаяся было зевнуть, от удивления забыла закрыть рот. Уперев руку в бедро, сеньора терпеливо подождала, а потом с улыбкой заметила, что у Элен превосходные гланды.
— О, простите! — воскликнула Элен.
— Но за что, дитя мое? У здоровых девушек должны быть здоровые гланды.
— Простите, что я так на вас уставилась.
— Мне нравятся люди, которые смотрят ртом. Это напоминает мне о поре моего младенчества.
Подумав, Элен решилась сделать сеньоре комплимент и вслух восхитилась ее плащом.
— О, это плащ одного тореадора, с которым я была знакома в Мадриде.
— Он, судя по всему, был невелик ростом?
— Но зато был великим тореадором. Чамакито. Может быть, вы слышали о нем? Он подарил мне этот плащ в день рождения — последний день рождения, который я рискнула праздновать.
— Ах вот оно что… — задумчиво протянула Элен. — Тогда, должно быть, это произошло еще до поры моего младенчества.
Сеньора натянуто улыбнулась и спросила, где Рита.
— Она ушла обедать и будет с минуты на минуту. Вы насчет ширмы?
— Мне бы хотелось взглянуть на нее.
— К сожалению, она у нас не здесь.
— Тогда разрешите мне присесть и подождать мисс Лопес? Мне хотелось бы еще раз послушать, как она рассказывает про эту ширму.
Элен бросилась к дивану и убрала с него свое пальто.
— Спасибо, — сказала сеньора, садясь. — Пожалуйста, не обращайте на меня внимания и продолжайте заниматься тем, чем вы занимались до моего прихода.
— Собственно говоря, когда вы вошли, я зевала, но не думаю, что мне следует теперь продолжать это занятие.
— О дорогая, вы что же, не спите?
— Сплю, но мало. Особенно по ночам.
— Вы замужем?
Элен, выдержав долгую паузу, объявила, что помолвлена.
— Тогда почему, — спросила сеньора, снимая перчатки, — почему вы не узаконите ваши отношения?
К счастью, в этот момент вошла Рита с Монсонами.
— О, я о вас наслышана, падре Тони! Кикай Валеро утверждает, что вы здесь самый модный исповедник. Проходите, садитесь тут, возле меня. Итак, моя дочь надоедала и вам? Какую историю она выдумала на этот раз? О, у моей бедной Конни богатое воображение, но дальше разговоров у нее дело не идет. Надеюсь, вы хорошенько выбранили ее?
— Я бы не сказал.
— Вам все это показалось слишком глупым?
— Мне все это показалось слишком серьезным.
— Как удивительно вы похожи на своего отца! Даже голос тот же. Доктор, вы сказали падре, что ваш отец был нашим школьным врачом? Он тоже никогда не считал нас, маленьких девочек, глупыми. Он всегда был с нами очень серьезен.
— Отец тоже вас помнит, — вставил Пепе. — Сегодня утром я рассказывал ему о вас, и он сказал, что, должно быть, вы — маленькая Кончита Хиль.
— Да, — засмеялась сеньора, — тогда я была Кончитой Хиль, тоненькой, как прутик.
— И он еще сказал, что, кажется, вы вышли замуж за одного поэта. Это так?
Смех замер у нее на губах, и она погрустнела.
— Да, мой первый муж… Эстебан Борромео.
Она помолчала, а затем добавила, что никто уже не помнит бедного Эстебана как поэта.
— У нас есть его книги, — сказал Пепе, — и, кажется, у отца есть несколько его писем. Не хотите ли как-нибудь заехать к нам и взглянуть на них?
Она смотрела на него, но не отвечала. Пепе повторил вопрос. Она улыбнулась.
— О, простите меня. Вы что-то спросили?
— Не хотите ли вы встретиться с моим отцом?
