— Ты должна выслушать меня…
— Поздно… — сказала жена. — Ты оказался человеком с двойным дном.
— Каким двойным? У меня и одного нет. Я попал в ловушку.
Жена положила трубку. Я решил, что вечером все равно приеду домой, буду умолять жену, чтобы простила. Но и этот последний мой выход оказался перекрытым. Позвонила Катерина и сообщила:
— Мама привезла твои вещи. Я подумала, что тебе, наверное, будет неприятен разговор с бывшей женой.
— Она моя настоящая жена и всегда ею останется, — сказал я с яростью.
— Я так не думаю, — спокойно сказала Катерина и тоже повесила телефонную трубку.
Закончился рабочий день, я вышел за проходную комбината и остановился, не зная, что делать дальше. На метро я добрался до улицы Горького, зашел в несколько магазинов, было холодно — я взял билет в кино, посмотрел немецкий фильм из жизни американских индейцев, но какое-то решение надо было принимать. Жена, конечно, уже дома, но наверняка закрыла дверь на цепочку, и глупо биться в собственную квартиру, к самым близким друзьям мне ехать тоже не хотелось: пришлось бы рассказывать о ловушке, в которую я попал. Я позвонил Назарову, но на эту ночь у него осталась приятельница, и, разозленный, я поехал в Коньково-Деревлево, чтобы жестко поговорить с Катериной. Но жестко поговорить не удалось, потому что жестко я мог говорить, только повышая голос, а повысить голос я не мог: девочка спала, я бы разбудил ее. Катерина молча собрала на стол, и я поужинал, потому что очень хотелось есть. Постелила она мне на раскладушке. И на следующий день я снова вернулся сюда, решив, что поживу несколько дней: где-то мне нужно жить…
С тех пор прошло больше года. Я ушел из своего комбината, где проработал больше пятнадцати лет, и перешел в научно-исследовательский институт биохимии. В институте самые совершенные холодильные установки, напичканные электроникой, в которой я ничего не понимаю, меня считают плохим специалистом и при первом сокращении штатов наверняка сократят. От всех переживаний у меня открылась язва желудка, я уже дважды лежал в больнице, и меня, как хронического больного, поставили на диспансерный учет в поликлинике, и я, как стоящий на диспансерном учете, с большим основанием могу брать больничный лист и поэтому чаще всего сижу с дочерью дома, когда она болеет…
Я получил бутылочки с детским питанием, завернул их в старый свитер, уложил в коляску и пошел домой.
Я выкатил коляску со своей дочерью из подъезда и двинулся к пункту «Детское питание». Меня нагнал старикан в короткой дубленке, тоже с коляской.
— Внук, внучка? — спросил он бодро.
И я как будто получил нокаут, все соображал, но ответить сразу не мог. Значит, меня приняли за деда. Конечно, я был в старом полушубке, в валенках, не побрился, а в последние полгода я сильно поседел. А старик заглядывал в коляску и ждал ответа.
— Девочка, — ответил я.
— Недавно на пенсии? — спрашивал старик.
Я кивнул. Он шел рядом и предлагал обменяться телефонами: пенсионеры должны объединяться.
Но я уже не мог ему сказать, что мне всего сорок лет и что это не внучка, а дочь: я его возненавидел сразу, мгновенно, я его готов был убить.
Навстречу нам шел молодой милиционер с рацией и пистолетом. Я вдруг подумал: можно напасть на милиционера, отобрать у него пистолет и застрелить вначале пенсионера, а потом выстрелить в себя. Но тут же решил, что вряд ли справлюсь с молодым массивным милиционером, да и если у меня окажется пистолет, я не знаю, как им пользоваться. Я служил в армии в строительных частях и несколько раз стрелял только из автомата, а как стреляют из пистолета, видел только в кино. Как я понимал, любое оружие должно быть предельно простым в обращении, но пистолет наверняка на предохранителе, а чтобы определить, где предохранитель, даже для технически образованного человека, как я, надо какое-то время.
Милиционер шагнул в сторону, пропуская нас с колясками, снисходительно улыбнулся нам: гуляйте, мол, старики, гуляйте, ваше дело теперь гулять с внуками.
