Назону удалось ободрить растерявшегося ученика. Союз, который тот заключал, имел все шансы на удачу — Эглантина Лафуршет была создана, чтобы одарить мужа счастьем. Она казалась нечувствительной к внебрачным соблазнам, а потому сможет устоять против чьих-либо попыток осквернить супружеское ложе. Это было тщательно возделанное поле, ухоженное с нежностью, хранимое со всем бдением, и ее любовь к Ансельму служила пугалом, готовым обратить в бегство любую хищную птицу и претендента на душу и тело добродетельной невесты. А потому женитьба маркиза непременно будет полна гармонии, как одна-единственная музыкальная нота, без вариаций, без коды[93], без фальши, ключом к которой являются лишь наслаждение и счастье!
Вечер перед первой брачной ночью был волнующим и полным страстей. Нетерпеливый маркиз захотел уединиться с юной супругой в спальне еще до заката солнца. Однако решительный сторонник соблюдения приличий, профессор энергично противопоставил желанию ученика аблатив и твердую волю, которым тому пришлось подчиниться.
— Не торопите, мой благородный ученик, не торопите тот блаженный миг, когда мечта вашей страсти сольется с ее реальным воплощением! Не забывайте о различных способах выражения в латыни предлога «без» перед инфинитивом: вы должны провести ночь без сна, noetem insomnem ducere, без того, чтобы ранить стыдливость супруги, salva fide, без внимания к возможным досадным мелочам, dissimellanter! Не забывайте также, что женитьба сродни точному переводу и что вы должны слово в слово повторять вашу супругу, прежде чем позволите себе обратиться к вольному стилю.
Наконец звезда Венеры поднялась над горизонтом наслаждения. И пора! Ансельм давно уже уставил на нее телескоп своего нетерпения!
Прелестная Эглантина Лафуршет тщетно пыталась выдавить слезинку — целомудрие так и не смогло растворить врата потоку слез, паводка не получилось. Она направила свою пышную, слегка взволнованную плоть к дверям супружеской спальни, а общество с многозначительными улыбками продефилировало перед маркизом.
Веко отеческого глаза Назона невольно увлажнилось, а его новый друг Марон мог изъясняться лишь междометиями: О! Э! Дала! Хм! Уф! Пф-ф!
Но вот Ансельм де Тийоль, до того момента последний в роде, поцеловал своего учителя, тестя и исчез за дверями.
Птицы взмахивали крылышками в своих гнездышках; напоенная ароматными дуновениями ночь колыхала прозрачный полог своей эбеновой[94] кровати; вечерняя звезда бросала в таинственный мрак луч своего взгляда, а само Небо, эхом отзываясь на прерывистые вздохи, в какой-то момент блаженно содрогнулось от наслаждения, молодости и любви!
Девять месяцев спустя Тийоли расцвели совершенно, и ничто не омрачало счастья двух соединившихся семейств. Только свояк Лафуршет, слегка склонный к насмешке, как и большинство старых судопроизводителей, поддразнивал иногда Назона по поводу трудностей в латыни.
— Вы знакомы с Федром?[95] — спрашивал он.
— Безусловно!
— Как вы переведете anus ad amphoram?
— Anus — старуха; ad amphoram — с амфорой. Это название басни.
— Вы допустили грубую ошибку.
— А именно?
— Прямо-таки возмутительную ошибку!
— Месье Марон, выбирайте выражения!
— Amphoram переводится как «горшок».
— Какая разница?
— Ad означает «на».
— Ну так что же?
— A anus[96] совсем не значит «старуха»!
Параклетом овладевал праведный гнев, и два чемпиона латинской грамматики вцепились бы друг другу в волосы, если бы не носили париков.
Однако вскоре подобные инциденты стали редкостью, оба знатока латыни зачехлили кинжалы насмешки и сложили в колчан стрелы сарказма. Ведь жизнь в этом избранном Богом уголке, где камни мощеных улиц дремали в ожидании редкого прохожего была покойна и прекрасна.
На горизонте семейной жизни маркиза де Тийоля не проплывало ни облачка; ежегодно еще один ребенок — мальчик или девочка — появлялся на свет, утверждая незыблемость рода Тийолей. Благочестивый Назон Параклет, закончив работу над неправильными склонениями, занялся исследованием тайных причин, которые, рассмотренные в двойном свете грамматики и женитьбы, мешают средним глаголам управлять аккузативом.
