И все же: почему дурака бьют? Ответ, потому что он приносит вред, кстати, такой же очевидный, совсем не ответ. К тому же, мы не знаем и не понимаем, что такое вред. Но и это не главное, это лишь оправдание избиения. Но почему избиение? Почему не какое-то иное действие? Кстати, а какое еще? Отправить в школу? Лишить премии? Выставить на общественное порицание?
А разве это другие действия? Ведь это то же самое избиение, как и ругань и обзывания дураком. Что такое ругательства? Это же брань. А брань — это битва, бой. Вот и бьют, ругаясь, то есть бранясь. И если мы задумаемся о том, что такое вред, то лишение премии — это совершенное зеркальное подобие того вреда, что причинил дурак. Но что он причинил?
Он ухудшил наше выживание. Это и есть вред.
А избиение? Разве избиение, особенно сильное, не ставят тебя на грань смерти? И тем самым, разве дураку не объясняют, что такое дурак, через понятие выживания?
Но тогда, говоря, что я дурак, мне говорят, что я на краю смерти или, по крайней мере, движусь к ней.
Значит, дурак — это пограничник, который живет на грани смерти. По крайней мере, гораздо ближе к ней, чем все остальные — умные люди. Следовательно: умно избегать смерти и глупо играть с ней и не убегать от нее.
Это огромные образы, это мифология и философия…
И вот Синявский приходит к выводу: «…дурацкое поведение оказывается необходимым условием счастья — условием пришествия божественных и магических сил» (Т.ж.).
Да, действительно, дурак в сказке всегда оказывается в средоточии волшебных действий, вокруг него закручиваются чуцеса. И ведь это соответствует многим философским и религиозным воззрениям на недеяние или упование на волю божию.
«Здесь (как ни странно звучит это слово) философия Дурака кое в чем пересекается с утверждениями некоторых величайших мудрецов древности, («я знаю только то, что я ничего не знаю» — Сократ; «умные — не учены, ученые — не умны» — Лao-цзы), а также с мистической практикой разного религиозного толка. Суть этих воззрений заключается в отказе от деятельности контролирующего рассудка, мешающей постижению высшей истины. Эта истина (или реальность) является и открывается человеку сама в тот счастливый момент, когда сознание как бы отключено и душа пребывает в особом состоянии — восприимчивой пассивности.
Разумеется, сказочный Дурак — не мудрец, не мистик и не философ. Он ни о чем не рассуждает, а если и рассуждает, то крайне глупо. Но, можно заметить, он тоже находится в этом состоянии восприимчивой пассивности. То есть — в ожидании, когда истина придет и объявится сама собою, без усилий, без напряжения с его стороны, вопреки несовершенному человеческому рассудку.
Отсюда, кстати, народные и просто общеупотребительные разговорные обороты — вроде «везет дуракам», «дуракам счастье», «Бог дураков любит», — которыми широко пользуется и русская сказка» (Т.ж.39).
Я бы добавил к этому: да, дурак сказки не мудрец и не философ. Он даже не мистик. Он не ставит себе целью жить в недеянии и позволении. Он живет таким образом, можно сказать, случайно. Это народ, помня о том, что за такой жизнью есть путь и сила, выбирает из множества случайных жизней те, о которых стоит рассказывать. А рассказывать стоит лишь о тех, в которых такая жизнь увенчалась успехом. А если такого совпадения и не было, о нем стоит мечтать.
И народ мечтал, а значит, чуял, что за здравомысленной жизнью есть сила, но и за жизнью дурацкой тоже. Причем, за жизнью здравомысленной есть сила выживания. Если живешь здраво, то обязательно будешь иметь свою синичку в руках, то есть свой кусочек силы размером с краюшку хлебца с маслицом. А вот жизнь в недеяниии трудней, но и сорвать можно много, ох, много! Дураков не просто Бог любит — их царствие небесное, как нищих духом!..
«В основе этих алогичных представлений, однако, действует определенная логика. Почему «Бог дураков любит»? Во-первых, потому, что Дураку уже никто и ничто не может помочь. И сам себе он уже не в силах помочь. Остается одна надежда: на Божью помощь. Во-вторых, Дурак к этой помощи исполнен необыкновенного доверия. Дурак не доверяет — ни разуму, ни органам чувств, ни жизненному опыту, ни наставлениям старших. Зато Дурак, как никто другой, доверяет Высшей силе. Он ей — открыт
