– Привет, Язычник, – проворчал хозяин, пожимая запястье гостя. – Мы уж решили, что ты передумал. Дело темное и мрачное. Тут и сомневаться нечего.
Гриффин едва улыбнулся:
– Да уж, нечего.
Хиппинг запрокинул голову и разразился хохотом, все еще сжимая руку Гриффина.
– Как раз мне по вкусу.
Его рука была толстой, как ствол дерева, а грудь размером с колесо повозки. Густые, наполовину седые, наполовину черные волосы свисали до плеч, а плечи прикрывал плащ из волчьей шкуры. Цепкие и хитрые глаза воззрились на Гриффина.
– Но у твоего особого гостя прямо слюнки текут.
Гриффин поднял бровь.
– Я никогда не видел, чтобы у Роберта Бомона текли слюнки.
– Не особенно приглядывался, мой мальчик! – разразился Хиппинг громогласным хохотом. – Признаю, что через Ла-Манш этого, возможно, и не видно. А оттуда, где сижу я, мне видно каждое движение и каждый жест великих мира сего.
Хиппинг поспешил провести гостя внутрь. Они остановились на верхней площадке лестницы, ведущей в главный зал замка. Воздух здесь был затхлым и холодным. Несколько гобеленов, вяло свисавших со стен, казалось, только усиливали запах плесени. Комната была тускло освещена, но он заметил, что в ней нет ни одного слуги.
Хиппинг тяжело протопал по длинному коридору и отодвинул гобелен, сделав Гриффину знак войти.
С места поднялся Роберт Бомон, граф Лестер. Возле грубо сколоченного стола, занимавшего центральное место в комнате, стояла жаровня. На столешнице в лужицах натекшего с них воска покоилось несколько толстых свечей. Остальная же часть комнаты тонула во мраке. В центре стола помещался кувшин эля, и от двух деревянных чаш падали на столешницу трепещущие тени.
Граф Бомон, человек среднего возраста, обошел стол и тепло пожал Гриффину руку.
Гриффин склонил голову в поклоне:
– Для меня честь и радость встретиться с тобой, милорд.
– Нет, это для меня честь и радость, – возразил самый могущественный граф в королевстве. И после намеренно выдержанной паузы отдал поклон и добавил: – Милорд.
Гриффин промолчал.
– Хорошо вернуться на родину, Язычник? Давно тебя здесь не было.
Гриффин сделал медленный вдох и потер свои огромные ладони. Потом поднял голову:
– Я не думал, что вы знаете. Бомон развел руками:
– Как я мог не узнать? У тебя его глаза.
– А!
Граф бросил взгляд на Хиппинга, остановившегося у двери поговорить со слугой, и сказал, понизив голос:
– Твой отец ведь не предвидел этого, Язычник.
– Чего не предвидел?
– Того, что ты будешь готов как гончая рыскать по всей Англии ради фиц Эмпресса. Он бы тобой гордился.
Угол рта Гриффина искривился в горькой улыбке.
– Он бы стер монастырь с лица земли, прежде чем произнести подобные слова.
Умный взгляд графа не отпускал Гриффина:
– Твой отец, граф Эверут, был великим человеком, Язычник. Лорд, обладающий огромной властью в королевстве, человек чести, советник королей.
– Это всего лишь одна сторона его личности.
Бомон не спеша кивнул, позволяя этому заявлению кануть в тишину, потом сел и сделал Гриффину знак занять место рядом. Он поднял кувшин хиппингторпского эля и принялся наливать его в чашу.
– Твой отец создал графство Эверут и превратил его в нечто такое, о чем можно только мечтать, Язычник. Но потом он изменился или случилось что-то, изменившее его.
– Да. Алчность. Бомон покачал головой:
– Ни твой отец, ни де л’Ами никогда об этом не говорили, но я всегда подозревал.
Сердце Гриффина сделало стремительный скачок.
– О чем?
– Два человека вернулись из крестового похода совсем другими людьми, Гриффин. Одним из них был Жонесс Кент, бедный рыцарь, когда-то не имевший ничего, кроме нового имени – де л’Ами, – и теперь вдруг сказочно разбогатевший. Другим был влиятельнейший лорд королевства – Кристиан Соваж, граф Эверут. Эти двое стали неразлучными друзьями, а потом… – Граф Бомон хлопнул в ладоши. – Все закончилось. Их дружба угасла. Кристиана Соважа не стало, и Жонесс де л’Ами стал новым графом Эверутом. Фу! Скверно попахивает. И за этим что-то кроется.
– Что? – спросил его собеседник, стараясь сделать так, чтобы его голос звучал невозмутимо и ровно.
Бомон провел рукой по короткой седеющей бороде.
