– Да, – ответила Гвин так же тихо, и ее прекрасные зеленые глаза, полные крупных непролитых слез, медленно обратились к нему.
Подняв руку, он расстегнул пряжку, удерживавшую его плащ, и окутал ее плечи тяжелой шерстяной тканью, прикрыв ею заляпанное грязью и разорванное платье, начинавшее искушать его видом того, что скрывалось под ним, а это было для него крайне нежелательно.
Господи! Он уже теперь был на грани того, чтобы потерять себя, а это невозможно.
«Помни о своей миссии», – мрачно посоветовал он себе. И не только ради Генриха фиц Эмпресса. Его миссия носила и личный характер, и речь шла о выношенной, кипящей на медленном огне мести, к свершению которой он готовился семнадцать лет: ему предстояло захватить дом и разорить семью де л’Ами.
Они стояли на краю небольшой прогалины, к которой подступал густой темный лес с остроконечными деревьями и маленькими зверьками, сновавшими в подлеске. Посреди прогалины стояло пять или шесть приземистых, плетенных из прутьев и оштукатуренных хижин. А перед хижинами, расположенными неровным полукругом, был разложен огромный костер, в котором ревело и бушевало пламя.
Гвин испустила вздох облегчения, потом попыталась вглядеться в костер повнимательнее. В нем было слишком много дров и торфа. В ее сознании всплыло неясное воспоминание. Она посмотрела на Язычника.
– Ради чего такой костер?
– Ради кануна Дня всех святых. Это ночь, когда открывается дверь в наш мир из мира иного, единственная ночь в году, сулящая проход оттуда, где царит волшебство и обитают духи.
В темноте его серые глаза казались непроницаемыми.
– Здесь тепло, сухо и безопасно, – напомнил он.
– Если вы так говорите…
– Если вы будете вести себя достойно.
Ее брови сошлись над переносицей.
– Достойно?
– Не болтайте слишком много. Сумеете?
Она склонила голову к плечу.
– Конечно.
– Хорошо. А завтра поедем в ваше аббатство.
– Вы поедете?
Он спрыгнул с Нуара, когда распахнулась дверь самой большой хижины. Широкий сноп желтого света расплескался по глинистой почве.
В дверном проеме появились две фигуры, одна позади другой. Это были крупные широкоплечие мужчины, которые, как ей показалось, держали в руках оружие с тупыми лезвиями. Держали наготове.
Язычник произнес несколько слов на гортанном саксонском языке, и этого оказалось достаточно. Мужчины опустили оружие и подошли, приветствуя их жестами. Гвин ничего не поняла из беседы, но, похоже, Язычника это ничуть не обеспокоило.
Она продолжала держаться за мохнатую теплую холку Нуара, похлопывая его по шее, прислушиваясь к непонятному бормотанию мужчин и наблюдая за Язычником. Он стоял непоколебимо спокойно, и лицо его казалось грубее из-за отросшей за сутки щетины. Одну ногу он поставил на бревно. Его черные кожаные сапоги доходили до икр, и в них тускло отражался свет костра. Одна его рука, защищенная броней кольчуги, покоилась на согнутом колене. Он кивнул и рассмеялся в ответ на обращенные к нему слова мужчин.
Гвин почувствовала, что тоже улыбается, и внутри у нее что-то оборвалось, когда он обернулся к ней и окинул темным непроницаемым взглядом. Потом что-то сказал мужчинам и двинулся уверенными большими шагами.
Они вместе вошли в теплую хижину. В центре небольшого пространства стояли и сидели восемь или более человек. В хижине было тесно, но уютно, Над очагом в центре хижины висел черный котел, а в нем что-то кипело и булькало. Справа за перегородкой в половину стены Гвин услышала, как в соломе ворочается корова.
Все лица обратились к ней, и все глаза уставились на нее. Она улыбнулась. Они не ответили улыбками, но их чумазые лица не казались враждебными.
Одна из женщин, широкоплечая плосконосая матрона, выступила вперед и жестом пригласила Гвин сесть за стол. Перед ней с грохотом шваркнули миской с горячим рагу.
В темно-коричневой густой похлебке она различила всплески яркого цвета – морковь и лук. Рядом с миской положили ломоть свежего ржаного хлеба.
– Спасибо, – выдохнула Гвин, и в самом деле испытывая огромную благодарность.
Язычник кивнул ей.
– Я оставляю вас здесь, мистрис.
– О! – испуганно воскликнула она, но попыталась скрыть свой испуг.
