На повороте соседней аллеи прогуливаясь, разговаривали три молодые женщины. Их пышные нарядные платья, объединённые близкой заинтересованной беседой, казались большим цветочным украшением. Дамы одинаково выделялись общей красотой молодых горожанок, но только одна из них была прекрасна.
Прошло несколько минут и Томбсу всё-таки удалось убедить себя, что совсем не вежливо так долго сидеть в приличном обществе с открытым ртом, причиняя, возможно, некоторое неудобство окружающим. Именно поэтому он поспешно вскочил со скамейки и, стараясь оставаться неузнанным, ринулся к выходу из зоопарка.
Беспорядочно и без точной цели передвигаясь скорым шагом по улицам большого города, старший матрос Томбс, потерявший к тому времени всякую осторожность, широко улыбался и готов был делиться своей радостью с каждым встречным. Душа требовала встряски, невозможное стремительно проникло под плотную ткань его чёрной форменной одежды.
Он прав!
Ещё один поворот на случайную улицу, ещё круг по шумной площади. Он был прав! Как славно не допустить ошибки в таком важном деле!
Томбс служил тогда молодым матросом. Это сейчас, когда прошли годы и его в конторе уважают, приглашают с почтением в конце навигации на банкет – «замораживать винты», как говорят речники, перед тем как оставлять пароходы в затоне на зиму, даже старые капитаны непременно жмут старшему матросу Томбсу руку и предлагают табак. А тогда…
Нет, положительно, какая сегодня жара и от этого сухость в горле!
Томбс огляделся по сторонам.
Атмосфера в заведениях портовых городов состоит равно из восторга и серой скуки. Разговоры там наполнены искренним изумлением моряков, только что вернувшихся из плавания и ещё не успевших остыть от красот дальних морей, и тягостной завистью тех, кто лишён возможности восхищаться настоящей жизнью.
Теперь, после произошедшего, Томбс был отважен и с порога громким голосом потребовал много рому.
В тёмном после солнечной улицы помещении раздались одобрительные голоса, для удобства приличного гостя трактирщик взял Томбса за руку, проводил и усадил его за лучший столик. Из дальнего угла к нему двинулся человек.
– Ну, и что же такого хорошего в твоём мире, приятель?
В другое время Томбс непременно смутился бы, возможно даже отставил бы в сторону недопитую кружку. Конечно, когда на скамейку рядом с тобой опускается настоящий моряк, с усами, с трубкой в зубах, по-дружески обнимает тебя за плечи татуированной рукой… Но в этот миг Томбса волновало другое. Сделав первый крупный глоток, он перевёл дыхание и, доверительно взглянув, пододвинулся ближе к собеседнику.
– Понимаешь, дело было в середине августа…
Да, звенели тогда чудесные летние вечера. Пароход, на котором служил Томбс, делал обыкновенный прогулочный рейс из столицы на юг, к устью большой реки. Пассажиров из города набралось немного, шумела только целыми днями на палубах разноголосая каникулярная группа младших школьников, детям требовался постоянный присмотр, капитан терпеливо повторял это своим подчиненным каждое утро.
Остальные пассажиры не доставляли никаких хлопот. Деловито выходили к завтраку несколько пожилых семейных пар, раздельно скучали на верхней палубе случайные молчаливые мужчины и женщины из тех, кто обычно предусматривает многое, которые и на этот раз рассчитывали получить хоть какое-то удовольствие от своего неспешного перемещения по широкой реке.
Утром пароход останавливался в очередном городе, почти все пассажиры уезжали на экскурсии, экипаж занимался работой, матросы принимали свежую провизию, скатывали водой просторные палубы, красили по необходимости инвентарь. Так было всегда: утро – город, вечер и ночь – неспешный ход по тёмной воде, изредка отражающей далёкие береговые огни.
На одной из пристаней на борт парохода поднялись двое. Засмотревшись на них, Томбс громко уронил ведро на палубу.
Называть их мужчиной и женщиной было, наверно, рановато. Первой шла удивительной красоты девушка, за ней, улыбаясь, легко нёс чемоданы высокий широкоплечий мальчишка.
И официантка из нижнего салона тоже разбила тогда стопку тарелок.
