…Тогда, в мае, потеряв в осторожных поисках и расспросах почти неделю, он пришёл в этот дом, к хозяину которого его направил случайно встреченный у ворот порта краснолицый моряк.
Комната в бедном районе, как уверял словоохотливый старик, сдавалась за очень приличную, весьма приятную, цену, немногочисленные соседи в своих интересах были совсем не любопытны и не болтливы, а всего в квартале от стен тихого дома начинались густые и укромные тропинки старого тёмного парка.
На пороге Каста встретили толстый хозяин и женские слёзы.
– Послушай, приятель, плати задаток и располагайся! Комната твоя.
– А я… А как же мы? Что же делать нам?!
– Проваливайте! Я долго терпел, верил твоим обещаниям, красотка! Убирайтесь…
Светловолосая маленькая женщина уже не могла плакать, застыв от горя; выпрямилась у кухонного стола, бледнея в сумраке точным юным лицом.
Рядом, на скромном мягком узелке сидела девочка в очках.
– Ну что, ты будешь платить, матрос?
– Не спеши. Так что же случилось, сестричка?
– Нам некуда идти…
Вот так тогда и вышло, что, уверенно взяв за пухлое плечо крикливого домовладельца, Каст отвёл того в угол, сказал несколько спокойных слов и окончательно успокоил раздражённого толстяка негромким правильным звоном монет.
Фарго и Пиа остались жить в комнате, а Каст первые ночи спал, укрываясь старым солдатским одеялом, в кухне, на диване, ржаво скрипящем напротив дровяной плиты.
– Ты будешь готовить еду и стирать, я – постараюсь вовремя платить за квартиру.
Молча, сжав под фартуком тонкие пальцы, Фарго кивнула.
…А через три дня, поздним вечером в понедельник, когда они сидели рядышком на крыльце, говорили о непостоянной приморской погоде и смотрели в высокое звёздное небо, Фарго рассказала ему про себя.
Про то, как она, учительница музыки, осталась одна, с дочкой, в незнакомом городе. Как странно и неожиданно пропал её муж, уехав однажды ненадолго по делам в соседнюю провинцию; как обидно быстро таяли отложенные когда-то небольшие деньги, как пришлось переезжать из своего заложенного домика и жить здесь, в этой чужой мрачной комнате…
Фарго не хотела плакать, но всё-таки заплакала, а Каст, совсем не желая в чём-то её обнадёживать, обнял и поцеловал в печальные усталые глаза.
Целыми днями он бродил по городу, тщательно избегая внимательных взглядов.
В ненастье его выручали крепкие ещё рабочие башмаки, тёплая суконная куртка и старая морская фуражка, под козырьком которой было так удобно скрывать настороженность упрямого лица.
Разовую, случайную работу он мог отыскать не всегда, а в крупные грузовые конторы Каст не обращался, не желая рисковать. Попасться на глаза кому-то из далёких знакомых и быть узнанным, когда всё так близко, когда огненная своей долгой невозможностью мечта уже каждую минуту тревожила его грохочущее сердце…
Он не знал теперь точного срока, дата, указанная в том, старом письме, вот уже месяц как стала совсем неточной.
Нужно было как-то пережить осень, а если понадобится, то и перезимовать, не умерев при этом от голода. Деньги, которые Каст припас только для себя, на время ожидания счастья, после того, как он встретил Фарго и Пиа, тоже начали стремительно кончаться.
Иногда он приносил из портовой пекарни в их дом тёплый хлеб, изредка – мягкие подгнившие яблоки из разбитых ящиков. Но всё чаще и чаще Каст бывал груб и молчалив.
Светлая умным лицом и чудесная удивительно тихим смехом Фарго тогда плакала, отвернувшись к мутному окну.
– Тебе не нравится, что мы живем вместе?
– Я люблю тебя, Каст, – Фарго жалобно, сквозь слёзы, улыбалась, – но ты так редко приносишь деньги, а Пиа должна скоро идти в школу…
Он скрипел зубами, нисколько не желая её обманывать ни ложью лишних обещаний, ни правдой своих удивительных надежд.
– Нужно ждать.
Каст никому и никогда не говорил про Аргентину…
В последнее время к их дверям всё чаще стали приходить крикливые кредиторы из соседних продуктовых лавок и Каст каждый раз мрачнел, грубо отвечая на жадные угрозы.
Иногда среди осеннего ненастья случались пронзительные, сухие солнечные дни, и тогда Фарго просила его пойти прогуляться с ними по парку.
