— При виде этой рощи я думаю об одном изречении поэта о цветах персика, — сказал Ивакура: — «На это дерево пролился дождь из бабочкиных крыльев, которые, пролетая по утреннему небу, окрасились в розовый цвет».
— Ах! — воскликнул младший, вздыхая. — Я бы хотел погрузиться в середину этих цветов, как в ванну, и опьянить себя до смерти их сильным запахом!
Ивакура, полюбовавшись, принял слегка разочарованный вид.
— Еще более роскошные цветы готовы были распуститься в моих мечтах, — сказал он, подавляя зевоту. — Господин, зачем ты меня заставил так рано встать?
— Полно, принц Нагато! — сказал молодой человек, кладя руку на плечо своего спутника. — Я не заставлял тебя встать, ты не ложился в эту ночь!
— Что ты говоришь? — вскричал Ивакура. — Где доказательство?
— Твоя бледность, друг, и твои усталые глаза.
— Разве я не всегда такой?
— Одежда на тебе была бы слишком роскошна даже для петушиного часа; а посмотри, солнце едва встает, и теперь кроличий час[1].
— Для того, чтобы почтить такого господина, как ты, нет слишком раннего часа.
— А это тоже для того, чтобы почтить меня, неверный подданный, ты являешься передо мной вооруженным? Эти две сабли, забытые у пояса, выдают тебя; ты только что вернулся во дворец, когда я велел позвать тебя.
Виновный склонил голову, отказываясь от оправданий.
— Но что у тебя на руке? — вскричал вдруг младший, видя тоненькую белую перевязку, которая виднелась из-под рукава Ивакуры.
Последний спрятал эту руку за спину и показал другую.
— Ничего нет, — сказал он.
Но его спутник схватил руку, которую он спрятал. Принц Нагато вскрикнул от боли.
— Ты ранен, неправда ли? В один прекрасный день придут и доложат мне, что Нагато убит в пустячной ссоре. Что ты еще наделал, неисправимый смельчак?
— Когда к тебе явится правитель Гиэяс, это тебе станет слишком хорошо известно, — сказал принц. — Ты узнаешь удивительные вещи, о знаменитый друг, о твоем недостойном любимце. Мне кажется, что я уже слышу страшный голос этого человека, от которого ничто не скроется: «Фидэ-Йори, начальник Японии, сын великого Таико-Сама, перед памятью которого я благоговею, великие беспорядки смутили в эту ночь Осаку!..»
Принц Нагато так хорошо подражал голосу Гиэяса, что молодой сегун не мог удержаться от улыбки.
— А что это за беспорядки? — скажешь ты. — «Разломанные ворота, стук, шум, скандалы». — Известны ли зачинщики этого злодеяния? — «Предводитель один виноват, и я знаю этого виновного». — Кто же это? — «Кто же, как не тот, что попадается во всяких происшествиях, во всех ночных драках? Кто же, какие принц Нагато, ужас честных семей, гроза мирных людей»? А так как ты простишь меня, о всемилостивейший, то Гиэяс упрекнет тебя в слабости, прозвонив о ней очень далеко — так, чтобы эта слабость повредила сегуну и послужила бы в пользу правителю.
— Но если я, наконец, рассержусь на твое поведение, Нагато, — сказал сегун, — если я отправлю тебя на год в твою провинцию?
— Я пойду туда безропотно, господин.
— Да, а кто же будет любить меня здесь? — печально сказал Фидэ-Йори. — Я вижу кругом себя большую преданность, но не любовь, подобную твоей. Но, может быть, я неправ, — прибавил он, — я одного тебя люблю, и наверно, поэтому-то мне и кажется, что меня никто не любит, кроме тебя.
Нагато поднял на принца взор, полный благодарности.
— Ты чувствуешь, что я простил тебя, не правда ли? — сказал, улыбаясь, Фидэ-Йори. — Но постарайся избавить меня от упреков правителя; ты знаешь, как они тяжелы для меня. Иди приветствовать его: он скоро встанет. Мы увидимся на совете.
— Значит, нужно будет приветствовать этого урода? — проворчал Нагато.
Но он должен был идти. Он поклонился сегуну и удалился с недовольным видом.
Фидэ-Йори продолжал прогуливаться по аллее, но вскоре вернулся в лимонную рощу. Он остановился еще раз перед ней, чтобы полюбоваться, и сорвал свежую веточку, покрытую цветами. Вдруг листва зашелестела, как от сильного ветра. Ветви раздвинулись от резкого движения — и среди цветов появилась молодая девушка.
Принц быстро отступил и чуть не вскрикнул; он подумал, что ему представилось видение.
