Богатые купцы часто привозили из города своих жен в чайный дом, чтобы они провели несколько часов в обществе куртизанок. Они должны были научиться у этих женщин хорошим манерам, игре на семсине и стихотворству. Иногда светская женщина, сидя напротив Омити и слушая с полуоткрытым ртом грустное пение девушки, с удивлением видела слезы, вдруг набегавшие на глаза певицы. Но она думала, что это была хитрая уловка для соблазна, и, вернувшись домой, старалась заплакать, перебирая струны своего инструмента.
Под своим снежным покрывалом, с закрытыми окнами, чайный дом снаружи казался безмолвным, а внутри он был полон народу и шуму.
Вот уже несколько недель в нем ежедневно толпилось множество людей из всех классов общества. Они собирались тут, по-видимому, с тайной целью. Хозяин заведения был, без всякого сомнения, заодно с этими людьми. Он всегда вмешивался в их разговор, часто даже он как бы руководил беседой, разжигал ее. Говорили о положении дел в стране: нужда была ужасная. Эта междоусобная война разразилась в то время, когда поля больше всего нуждались в уходе, и также повредила жатве. Многие поля были совершенно опустошены войсками, а остальные испорчены. Всей половине государства, еще принадлежавшей Фидэ-Йори, угрожал голод. Север, наоборот, был не тронут и процветал. В то время, как в окрестностях Осаки риса не хватало, в северных областях его продавали за полцены. Но Гиэяс строго запрещал вывозить рис на юг. А сегун не заботился о том, чтобы доставлять его из других мест. И когда народ умирал с голода, при дворе господствовала безумная роскошь: каждый день происходили приемы, празднества, пиршества. Йодожими возбуждала народное негодование, разоряя казну. Повысили подати и понизили заработную плату. Это было, конечно, безумие. Двор, утопавший в золоте и атласе и танцевавший под звуки оглушительной музыки, стремился к пропасти. Все были ослеплены. Никто не думал о возможности возобновления войны. Среди развалин крепости упивались, смеялись и пели, никто не заботился о том, чтобы снарядить войска и, если возможно, увеличить их. Йокэ-Мура тщетно пытался действовать. У него не было денег, безумства и разорительные наряды Йодожими поглощали все. А что же делал сегун? Погруженный в непонятную грусть, он бродил один по садам, ничего не делая, как бы покинув власть. Очевидно было, что Гиэяс ждал только случая, чтобы нанести последний удар этому ветхому дому.
Но к чему ждать? Мудрость старца составляла противоположность непредусмотрительности молодого человека и безумству его двора. Надо было позвать Гиэяса: его пришествие спасет народ, может быть, от голода. Зачем доводить себя до последней крайности? Надо постараться ускорить развязку, и без того неизбежную.
С возрастающим ужасом Омити каждый день слушала подобные речи. Гости трактира менялись. Постоянно приходили новые люди и шли дальше разносить смуту и недовольство. Очевидно, вместе с этими рабочими действовали и лазутчики Гиэяса. Похититель престола понимал все значение движения в его пользу в Осаке и хотел его вызвать. Омити все это понимала, она ломала себе руки и плакала от отчаяния.
— Неужели ни у кого не хватит мужества предупредить его? — восклицала она среди бессонных ночей.
Однажды Омити вышивала в своей комнате. Вдруг она заметила, что говорящие в зале понизили голос. Обычно они мало беспокоились о том, что их услышат. Ее сердце затрепетало.
— Я непременно должна услышать, что они говорят, — пробормотала она.
Девушка подошла к лестнице и, ухватившись за перила, как перышко, соскользнула вниз.
Разговор уже начался, и она уловила только обрывки.
— Да, этот берег пустынен.
— В гостиницу можно войти через двор, выходящий на море.
— А выходить следует небольшими группами, со стороны улицы.
— Пусть солдаты переоденутся рабочими.
— Конечно, но пусть спрячут оружие под платьем.
— Город и без того в волнении, нужно броситься толпою к крепости и заставить сегуна отречься от власти.
— Если он откажется, мы захватим дворец и завладеем его особой.
Омити дрожала от ужаса.
— Я непременно должна уйти отсюда и предупредить его об опасности, — шептала она.
