Ему не хотелось портить нервы совершенно зря. Более того, в душе он жалел студента, мужественно решившего высидеть полтора часа по его предмету.
Константин Вениаминович перевел взгляд в глубину. Там, на задних рядах, устроились те, кому идти было некуда — деканат строго карал за пропуски по неуважительной. Он вздохнул и стал продолжать чтение. Он произнес уже пять фраз, а Петриков все таращил глаза и моргал, пытаясь очнуться. Это давалось с трудом. Перед Петриковым прыгали и расплывались доска, авторучка, записи в толстой тетради и изречение "Чем меньше учишь, тем крепче спишь!", выражавшее мудрость предыдущих поколений. Петриков попытался связать все это в единое целое, но не смог. Мысли в отяжелевшей голове лениво и с гулом прокатывались то сами по себе, то наезжая друг на друга, как вагоны на сортировочной горке, подчиняясь силе тяготения и какому — то непонятному порядку перевода стрелок. Тем временем рука Петрикова механически выводила на бумаге что-то вроде китайских иероглифов. Наконец, все это снова стало куда — то мягко исчезать и проваливаться, будто Петрикова бережно обматывали синдипоном.
— Вам плохо? — вежливо поинтересовался Константин Вениаминович, хотя отлично знал, что это не так. Петриков не ответил. Он спал.
Константин Вениаминович немного постоял, размышляя, стоит ли будить Петрикова или пусть себе спит. В конце концов он решил продолжать лекцию, и снова стал произносить фразу за фразой, опершись ладонями на некрашеную дощатую конторку. В его подсознании подспудно зародилась мысль, что студенты неправильно называют эту конторку кафедрой, что кафедра — это совсем другое, и надо это как-то объяснить, — но, не связавшись с привычным ходом чтения предмета, мысль не получила развития, угасла, и больше не вспоминалась — как будто ее и не было. Вместо нее к Константину Вениаминовичу пришло ощущение, будто он всегда здесь стоит и читает одну и ту же лекцию, а студенты мелькают перед ним, как кадры: один поток...другой...третий...другой выпуск...и еще один выпуск... и еще.. Он говорил, и к его голосу постоянно примешивался ровный тихий шум, доносившийся с задних рядов.
На задних рядах спокойно и независимо текла жизнь. Кто-то писал пояснительную записку, кто-то считал курсовую работу, кто-то просто решал кроссворды, играл в балду или чертил на нежно — зеленой крышке стола орангутанга с бутылкой. Под орангутангом вскоре появилась мудрость поколения нынешнего, адресованная потомкам: "Пьянство не есть добродетель!"
Прошлогодние, позапрошлогодние и позапозапрошлогодние конспекты лекций Константина Вениаминовича в это время мирно лежали по общагам, покрываясь пылью, чтобы быть прочитанными на скорую руку в ночь перед экзаменом, а потом перейти в руки других студентов и опять покрываться бархатной пылью семестр за семестром, семестр за семестром...
Прозвенел звонок. Студенты шумно ринулись к двери. Константин Вениаминович неторопливо снял очки, затем, также не спеша и с достоинством, закрыл свой конспект и положил его в солидную кожаную папку. Уже выходя из аудитории, он заметил, что Петриков все еще спит, положив голову на тетрадь и сладко посапывая.
Константин Вениаминович потушил в аудитории свет, уходя, оставил дверь открытой, чтобы Петрикова по случайности не заперли, и пошел по коридору усталой походкой человека, который только что выполнил свой трудный, но почетный долг.
КУРСОВОЙ ПОСЛЕ ПРАЗДНИКОВ Консультацию назначили на другой день после пасхи. Начало — в час пять. А в гастрономе с двух. И преподаватель сидит скучный и думает: хоть бы никто не пришел.
А Пантюхину никак нельзя было не прийти. То-есть, в гастроном ему очень надо было, но на консультацию еще больше. И он пошел, думая, что после пасхи преподавателя не будет, и можно будет потом говорить: "А я вот приходил, а консультации не было." Открывает дверь, а там преподаватель разочарованный.
— Здравствуйте. Можно?
— Заходите, заходите, раздеваться на том столе... А где остальные?
— Ну, они, в общем... это... как его... подойти должны... Наверное.
— Фамилия?
— А?
— Фамилия как ваша?
