Желтый металл. Девять этюдов - страница 31

— Петр Алексеевич не допускает у них в доме…

Наконец Зимороев вернулся. Товар хорош. Договорились о цене. По подсказке сестры, Луганов запросил высоко, но Зимороев не стал торговаться. Предложил по двадцать четыре рубля, а не угодно, так вот бог, а вот порог! Луганов сумел показать разочарование, на самом же деле был в восторге и с деланым сожалением согласился:

— По рукам.

— За деньгами милости просим завтра.

Золото Зимороев оставил у себя.

— Товар нами куплен, в таких вещах обманов не бывает.

Обмана и не случилось: на следующий день Зимороев выложил почти сто тысяч рублей, как одну копейку.

В радости Луганов послал Маленьеву телеграмму, изложенную нехитрым кодом. В тексте поминалась цифра двадцать четыре, остальное Гриша поймет. Так «общество на паях» оправдало себя с первых же шагов, и Луганов забыл, как он, подъезжая к Котлову, клял на чем свет стоит своего друга-приятеля. Зимороев продавца напутствовал:

— Мы этого товара можем брать сколько хочешь.

Приючая родного человечка, Буенковы не остались в накладе. Буенков проводил зятька не самолично, а с помощью записки на имя главного кассира: насчет билета на хорошее место. Записку Буенков начертал на бланке начальника дороги. В его папке таких чистых бумажек была не одна. Подписался он неразборчивым «за», пояснив:

— Это пустое дело. Они там смотрят на бланк, а не на подпись. А выдав билет, кассир бумажку бросит. Знаю я их…

Чтобы лучше определить, какие новые лица встретятся нам в старинном волжском городе Котлове, надо, оставаясь в том же Котлове, вернуться больше чем на десять лет назад.

В тот день, который нам нужен, с Заволжья дул ледяной ветер. Он дул уже несколько дней не стихая. Несясь из степей, злобная поземка копила сугробы в затишных местах речных берегов, рассыпалась тонким пеплом над городом, и куда бы ни шли и куда бы ни ехали люди, им все время казалось, что вьюга бьет только в лицо, только в лицо.

Очень холодно, мучительно-тревожно на душе. Второе декабря 1941 года…

В комнате, обставленной преднамеренно-безлично, — два человека. Один сидел за письменным столом, другой — перед столом, в профиль, лицом к окну. Окно затянуто светомаскировочной шторой. Синяя бумага скрывает частую решетку.

— Скажите, Флямгольц, кого вы еще вербовали для германской разведки?

— Больше я никого не вербовал, — не торопясь, ответил Флямгольц. Он сидел, положив руки на колени. На лице безразличие. Он уже прошел те испытания следствия, когда преступник еще надеется, борется. Теперь он был изобличен, и ему больше не от чего было отказываться и нечего толковать в свою пользу. Он знал, что его ждет. Ныне следствие подбирало «хвосты». И он разговаривал, быть может, лишь потому, что пока с ним говорили, ему казалось: для него еще движется время, которое вскоре остановится навсегда.

— Больше никого…

— Однако в своих предыдущих показаниях вы упоминали, что Бродкин, Брелихман, Абдулин, Сулейко, Гаминский, Ганутдинов, Клоткин и Ступин были людьми, которых вы намечали завербовать для германской разведки, но не успели. Верно ли это? — спросил следователь.

— Да. Совершенно верно. Предполагал, но не завербовал.

— А откуда эти люди вам известны? И почему вы наметили именно их для вербовки?

— Я их знаю давно. — Флямгольц говорил без выражения, без интонаций. Таким голосом иные диктуют текст скучного делового письма. — Они не только настроены против советской власти, они валютчики. Они скупают золото, бриллианты и всякую контрабанду.

Следователь спросил:

— Откуда контрабанда?

— Контрабанда? От кажаров, фамилии которых остались мне неизвестными.

— Уточните, что значит кажар?

— В Баку так иногда называют персов, иранцев.

— Хорошо. Итак, вы хотите сказать, что намеченные вами для вербовки люди — жулики, проходимцы, морально и общественно разложившиеся субъекты? Так вас можно понять?

— По-вашему это так.

— А по-вашему?

Флямгольц не ответил, будто не слышал вопроса.

— Хорошо, — согласился следователь, — можете не отвечать. Теперь, Флямгольц, расскажите о каждом из них.

Тусклый голос принялся низать слово за словом: