— Вы удивлены? — спокойно спросил Кручинин.
Хозяин ничего не ответил.
— Мы ворвались к вам так неожиданно… — сказал Кручинин.
Хозяин посмотрел на прижавшуюся спиной к притолоке Фаншетту. В его холодном взгляде попрежнему не было ясно выраженного настроения или мысли, но, честное слово, я не хотел бы быть на месте нашей дамы.
Кручинин бросил шляпу на крючок и, ошеломляя меня непринуждённостью тона, обратился к незнакомцу:
— Посидим, поболтаем.
Фаншетта всё стояла у притолоки с судорожно сцепленными пальцами рук, с опущенным взглядом. Кручинин взял её под руку и остановился в ожидании, пока пройдёт в комнаты хозяин. Тот, продолжая сохранять молчание, толкнул дверь и, не оборачиваясь, вошёл в первую комнату. Это было что-то вроде рабочего кабинета, выполнявшего в то же время функции столовой, или, наоборот, столовая, одновременно служившая рабочей комнатой.
Пройдя несколько шагов, хозяин приостановился и через плечо вопросительно глянул на Кручинина.
— Если вы не возражаете… — сказал Кручинин, оглядывая комнату, — мы посидим пока здесь… Ведь мы не задержимся.
Он придвинул к себе стул и жестом пригласил остальных занять места. Фаншетта в полном бессилии упала на стул и закрыла руками лицо. Хозяин продолжал стоять, опершись на спинку стула. Он больше ни на кого не глядел. Его г лаза были устремлены куда-то в центр обеденного стола.
Хотя обстоятельства, казалось, были мало подходящими для подобных экскурсов в область психологии, я не мог отделаться от преследовавшего меня желания разгадать выражение его проклятых глаз. И я почувствовал подлинное облегчение, когда вдруг нужное определение пришло: опустошённость. Душа стоящего передо мной человека была опустошена. В ней не было ни любви, ни ненависти, ни страха, ни каких бы то ни было иных чувств — она была пуста. Она была мертва. Передо мной стояло живое существо с мозгом, но без души, с мыслями, но без чувств.
— Ну, что ж, — произнёс Кручинин. — Может быть, кто-нибудь из вас заговорит первым? — Он обратился к Фаншетте: — Вы?
Не отнимая ладоней от лица, Фаншетта в смятении замотала головой.
— Прежде всего мне нужны… перчатки из свиной кожи, — спокойно сказал Кручинин.
Фаншетта взглянула было на обладателя бороды, продолжающего молча, неподвижно стоять, но тотчас, словно спохватившись, отвела взгляд. Однако этого было достаточно, — Кручинин уверенно обратился к хозяину:
— Давайте перчатки!..
Тот продолжал стоять всё в той же позе равнодушной задумчивости. Если бы до этого мы не убедились в его способности слышать, я готов был бы теперь поручиться, что перед нами глухонемой.
— В прихожей — телефон, — сказал мне Кручинин. — Вызови людей для обыска и ареста.
Я пошёл было к аппарату, но тут же убедился, что провод оборван, и телефон не работает.
— Ничего не поделаешь, — сказал Кручинин, — придётся совершить некоторые процессуальные нарушения. Готов за них ответить. Кажется, игра стоит свеч.
Он быстрым движением положил на стол руку, которую держал до того времени в кармане пиджака: в ней был пистолет.
— Можете не бояться вашего «брата», — сказал Кручинин Фаншетте, — покажите моему другу, где лежат перчатки.
Она недоумённо покачала головой:
— Не знаю… я здесь ничего не знаю.
Кручинин быстро подошёл к ней и, взяв её правую руку, поднёс её к самым глазам Фаншетты.
— Это вы видите? И это? — он по очереди показал ей указательный и средний пальцы её собственной руки. — Гравировкой вы занимались не дома. Правда? Здесь, да?.. А теперь понюхайте, — я он бесцеремонно поднёс её руку к её же носу. — Даже духи не убили запаха каучука, с которым вы работали.
Она сидела, как поражённая громом. Ее широко раскрытые глаза, полные слёз, были устремлены на Кручинина; губы ещё пытались лепетать:
— Я ничего не знаю…
Но Кручинин твердо спросил:
— Где перчатки, в которых работал он? Где принадлежности вашей работы? В ваших интересах сказать это теперь же. Если я найду их сам…
Её полный ужаса взор обратился к хозяину, но тот оставался всё таким же безучастным, холодным, со взглядом, устремлённым на скатерть. Только тонкие длинные пальцы его больших сильных рук сплелись так, что побелели суставы.
