– Раньше у нас в замке была мыльня, где мы и мылись, – пояснила она. – Но она развалилась, что и немудрено, ибо построил ее еще прадед моего покойного супруга, а у нас никогда не было свободных средств, чтобы привести помещение в порядок. Теперь там складывают дрова. Ах, до чего же нам, помещикам, трудно живется!
«Сейчас начнет говорить о долге», – подумал Гуччо.
После вчерашних возлияний за обедом у него слегка шумело в голове, и меньше всего при утреннем пробуждении ему хотелось видеть мадам Элиабель. Он осведомился, где Пьер и Жан де Крессэ. Оказалось, они уже с зарей уехали на охоту. Затем Гуччо нерешительно спросил о Мари. Мадам Элиабель пояснила, что дочке пришлось отправиться в Нофль за покупками по хозяйству.
– Мне нужно тотчас же уезжать! – воскликнул гость. – Если бы я знал, я мог бы подвезти мадемуазель Мари на своем коне и избавить ее от пешего путешествия.
Но мадам Элиабель не особенно огорчалась тем обстоятельством, что дочери ее пришлось идти пешком, и Гуччо подумал, уж не нарочно ли хозяйка удалила из замка всех своих домочадцев, чтобы остаться с ним наедине. Он укрепился в этой мысли, когда хромой втащил в залу таз, расплескав на пол добрую половину воды, а мадам Элиабель не только не ушла, но осталась под тем предлогом, что нужно-де нагреть перед камином полотенца. Гуччо не вставал, выжидая ее ухода.
– Мойтесь, мойтесь, мой молодой мессир, – повторяла она. – У наших служанок такие лапищи, что они не столько вас вытрут, сколько всего расцарапают. Поэтому-то я сама хочу поухаживать за вами. Ну, ну, не смущайтесь, я ведь вам в матери гожусь.
Пробормотав сквозь зубы слова благодарности, а в душе проклиная предприимчивую даму, Гуччо рискнул наконец предстать перед ней наполовину обнаженным и, избегая глядеть в ее сторону, кое-как омыл теплой водой торс и лицо. Он был худ той худобой, какая свойственна юношам его лет, но, несмотря на невысокий рост, отлично сложен. «Хорошо еще, что она не велела принести большую лохань, а то не миновать бы мне догола раздеваться перед ее светлыми очами. Странные все-таки повадки у этих деревенских жителей».
Когда обряд омовения был окончен, мадам Элиабель подступила к Гуччо с нагретыми полотенцами и собственноручно стала его обтирать. А он думал только о том, что, если сейчас же сесть на лошадь и пустить ее галопом, можно будет догнать Мари на Нофльской дороге или застать ее в городке.
– До чего же у вас нежная кожа, мессир, – вдруг заметила мадам Элиабель игривым тоном, но голос ее предательски дрогнул. – Любая женщина может такой коже позавидовать… воображаю, сколько дам ею любовались. Такой смугловатый оттенок хоть кого с ума сведет.
Продолжая болтать, мадам Элиабель нежно, кончиками пальцев щекотала спину Гуччо. Он поежился, захохотал и невольно обернулся.
Его поразил блуждающий взгляд мадам Элиабель, ее взволнованно вздымавшаяся грудь и какая-то странная улыбка, неузнаваемо менявшая ее лицо. Гуччо поспешил натянуть рубашку.
– Ах, какая прекрасная вещь – молодость, – продолжала мадам Элиабель. – Вот я смотрю на вас и думаю, как вы, должно быть, наслаждаетесь ею, не теряете блаженных часов, которые она дарует.
Гуччо заканчивал туалет, стараясь не привлекать излишнего внимания дамы. Мадам Элиабель замолкла на мгновение, и в наступившей тишине было слышно только ее тяжелое дыхание. Вдруг, не меняя тона, она произнесла:
– А что вы, дорогой мой мессир, намерены делать с нашим заемным письмом?
«Начинается», – подумал Гуччо.
– Конечно, вы можете потребовать от нас все, что угодно, – продолжала она, – вы наш благодетель, и мы благословляем ваше имя. Если угодно, возьмите золотые, что нам отдал этот мошенник прево, они ваши, берите, берите: сто ливров принадлежат вам по праву. Но вы сами видите, в каком мы положении, и мы знаем, мы убедились, сколь вы великодушны и добры!
Меж тем Гуччо под пристальным взглядом мадам де Крессэ натягивал штаны и справедливо решил, что сейчас уж никак не время говорить о делах.
– Не может наш спаситель стать нашим злодеем, – продолжала она. – Вы, городские жители, и не подозреваете, в каких стесненных обстоятельствах находимся мы. Если мы еще ничего не внесли в банк в счет погашения нашего долга, то лишь потому, что просто не в состоянии этого сделать. Королевские слуги обдирают нас – вы сами были тому свидетелем. Крепостные работают спустя рукава, не то что раньше. После ордонансов крестьяне только и думают что об освобождении: от них ничего не добьешься, и это мужичье вообразило, что оно нам ровня, что мы и вы одной с ними породы. Ибо вы хоть и не знатного происхождения, – добавила она с целью дать почувствовать гостю, какую честь оказали господа де Крессэ банкирскому племяннику, приняв его запросто в своем дворянском замке, – но вы могли бы вполне быть сеньором. А тут еще если и выдастся на счастье один урожайный год, то на следующий все посевы или засуха загубит, или дожди; те жалкие крохи, что собирают с полей, наши мужья расходуют на ведение войны. Иной раз и голову свою там кладут.
