Напрасно Толомеи пытался придать своему голосу сердечные нотки, он говорил с заметным тосканским акцентом, что указывало на его волнение.
Жан де Мариньи сел у камина и протянул к огню унизанную перстнями руку.
«Этот человек не уверен в себе и не знает, как за меня взяться, – думал Толомеи. – Явился с грохотом, с треском, словно вояка, того гляди камня на камне не оставит, а сейчас сидит и ногтями любуется».
– Меня обеспокоило то обстоятельство, что вы слишком поспешили меня уведомить, – проговорил наконец архиепископ. – В мое намерение тоже входило повидаться с вами, но я предпочел бы сам назначить время и час нашей встречи.
– Но ведь вы его и выбрали, ваше высокопреосвященство, вы же сами выбрали… А я сказал так его светлости Ангеррану лишь вежливости ради… Поверьте моему слову…
Архиепископ метнул на Толомеи быстрый взгляд. Банкир постарался придать своей физиономии самый спокойный вид и не спускал с гостя внимательных глаз.
– По правде говоря, мессир Толомеи, я хочу обратиться к вам за одной услугой… – начал он.
– Всегда готов оказать любую услугу вашему высокопреосвященству, – откликнулся Толомеи, не меняя тона.
– Эти… предметы, которые я вам… доверил… – произнес Жан де Мариньи.
– …весьма ценные предметы, поступившие из казны тамплиеров, – тем же ровным голосом подхватил Толомеи.
– Они проданы?
– Не знаю, ваше высокопреосвященство, не знаю. Они отправлены за пределы Франции, как мы с вами условились, поскольку здесь их сбыть было невозможно… Думаю, что на часть их нашелся покупатель. Более точные сведения получу к концу года.
Удобно раскинувшись в кресле, скрестив на животе руки, толстяк Толомеи кивал головой с самым простодушным видом.
– А та расписка, которую я вам тогда дал? Она по-прежнему вам необходима? – спросил Жан де Мариньи.
Он пытался скрыть свой страх, но это ему плохо удавалось.
– Не холодно ли вам, ваше высокопреосвященство? Вы что-то бледны сегодня, – сказал Толомеи, нагибаясь за охапкой дров и швыряя их в камин.
Потом, как бы забыв слова архиепископа, он продолжал:
– Что вы думаете, ваше высокопреосвященство, о том вопросе, который несколько раз на этой неделе обсуждался в Королевском совете? Неужели же действительно решено отнять у нас наше имущество, осудить нас на нищету, на изгнание, на смерть…
– Ничего не думаю, – отрезал архиепископ. – Это дела государственные.
Толомеи покачал головой.
– Вчера я передал вашему брату некое предложение, но, как мне кажется, он не совсем в нем разобрался. Крайне, крайне прискорбно. Говорят, что нас готовятся ограбить якобы в интересах государства. Но ведь мы согласны служить государству, предоставить ему крупнейший заем, а ваш брат не говорит ни да, ни нет. Неужели, ваше высокопреосвященство, он вам ничего об этом не сказал? Крайне прискорбно, поверьте мне, крайне прискорбно!
Жан де Мариньи поднялся с кресла.
– Я не имею привычки, мессир, обсуждать решения короля, – сухо заявил он.
– Но ведь это еще не решение короля, – живо ответил Толомеи. – Не могли бы вы напомнить вашему брату, что ломбардцы, мол, от которых требуют их жизни – а их жизнь, равно как и их золото, целиком и полностью принадлежит королю, – хотели бы, если возможно, сохранить хотя бы жизнь? Они предлагают золото, добровольно предлагают, чтобы его не взяли силой. Почему бы их не выслушать?
Воцарилось молчание. Жан де Мариньи стоял неподвижно, как каменная статуя, и смотрел в окно отсутствующим взглядом.
– Что вы собираетесь делать с тем пергаментом, который я подписал по вашему требованию? – спросил он.
Толомеи провел языком по пересохшим губам.
– А что бы вы сделали с ним на моем месте, ваше высокопреосвященство? Представьте себе на минутку… конечно, нелепо это даже и представлять… но представьте все же, что вас угрожают разорить и что вы владеете… ну, скажем, талисманом, да, да, именно талисманом, который может вас уберечь от этого разорения…
На дворе послышался шум, и банкир подошел к окну. Грузчики тащили на плечах тюки материи, какие-то ящики. Толомеи машинально сделал подсчет поступивших к нему сегодня товаров и глубоко вздохнул.
