Данте покидал остров опустошенным. Но он сам не знал, что он встал на путь выздоровления и возрождения.
Лейла провожала его взглядом и не могла пошевелиться, пока его силуэт был еще различим на фоне туманного горизонта. Он уходил, унося с собой ее надежды, ее мечты и любовь.
Ее охватил ужас. Нельзя позволить ему уйти! Все, что вновь призрачными очертаниями возникло между ними, может быть разбито, как тонкий хрустальный бокал, и осколков больше не собрать. Надо действовать немедленно.
— Стой! — закричала она, и ноги сами понесли ее к причалу. — Данте! Вернись!
Но ее слова утонули в грохоте музыки, доносившейся из дома Драммондов, и рычании двигателя гидросамолета.
Он не мог ее услышать. В то время как она подходила к причалу, он, должно быть, балансировал на поплавке самолетика, готовясь забраться в кабину. Слезы потоком залили ее лицо, она бросилась бежать. Несколько десятков футов отделяли ее от мечты.
Быстрей! — подгонял разум. Спеши! — кричало сердце. Он может уйти. Это невозможно! Все естество ее устремилось вслед ему.
Но было поздно. Швартовочный канат безвольно повис в воздухе, самолет описал по воде правильный круг, и пилот направил машину в глубь залива. Дождь брызг, поднявшийся за разгоняющимся самолетом, смешался на ее лице со слезами. Рай, видимый на горизонте еще секунду назад, захлопнулся. Лейла физически ощутила, как ее горло сдавила петля.
И в этот момент откуда-то, словно из другого мира, до боли любимый голос позвал ее по имени:
— Лейла!
Сердце могло сорваться, так громко оно застучало, ноги подкосились, перед глазами поплыли зеленые круги.
— Лейла! Сердце мое!
Сильные руки подхватили ее, уже падающую на бетонную пристань. Мускулистые руки прижали к могучему торсу.
— Лейла, любимая, — услышала она.
Она слышала, но не могла открыть глаз.
— Данте, ты прилетел назад? — едва слышно прошептала она, хотя ей казалось, что она прокричала это.
Как глупо было спрашивать. Он просто не улетал.
Лейла не успела сказать ему, что любит и не хочет его снова потерять, ибо он заговорил первым:
— Я больше никогда не покину тебя. В самый последний момент я понял, что, если сейчас улечу, ты не переживешь.
— Но ведь я прогнала тебя. Я же видела, как взлетал твой самолет...
Лейла плакала и не могла остановиться. Данте успокаивал ее бессмысленными, но такими важными словами, которые знают только безумно влюбленные люди. Он нес ее, обессиленную, на руках вдоль причала и все время говорил, говорил, говорил.
— Слава Богу, что ты со мной, — прошептала она, нежно касаясь его кончиками пальцев, — потому что, если бы ты покинул меня, я бы умерла.
Он нес ее, легкую словно ребенок, прямо на огонек лимонной свечи, зажженной ею в доме. Он так давно не сжимал ее в объятиях. И теперь, после долгого перерыва, ласково и сильно обнимая ее, Данте говорил срывающимся от нежности голосом:
— Я дурак, я подлец, я не достоин тебя. Даже когда я держу тебя в руках, боюсь, что ты растаешь с лучами зари, что ты иллюзия, сказка, которую я сам себе придумал. Моя Лейла...
— Я не иллюзия, я живая, я — реальность. Мы — единственная реальность. И мы, и наши дети, — сказала Лейла, когда он внес ее в дом.
— Лейла, да, милая! Я уже представляю, как маленькие чертенята будут носиться по двору.
Свет свечи дрожал в ее глазах. Бархатный голос Данте завораживал. А он все ближе придвигал губы к ее уху. Поцелуй, долгий как лето, был неизбежен.
Прикосновение его губ наполнило жизнью тело Лейлы, словно расколдовало, освобождая от оцепенения. Лейла, внезапно почувствовав всю свою кожу, движение каждой жилки своего тела, прижалась к плотному, мускулистому торсу Данте и с жадностью пила дыхание любимого.
Замочек заколки на волосах раскрылся, и черный поток рассыпался по плечам. Он целовал вьющиеся пряди, вдыхая аромат ее волос, ее духов, совершенно теряя голову.
Одну за другой Данте расстегнул пуговички на платье Лейлы, покрывая поцелуями нежную кожу; Лейла запустила руки ему под рубашку. Как только Данте почувствовал прикосновение узкой ладони, последний барьер, сдерживающий желание, рухнул. Одежды были сброшены на пол, они мешали им обоим. Лейла не вынесла бы даже самой тонкой преграды между собой и Данте.
