Квадрига больше не бормотал, а только пыхтел и постанывал. Несколько раз он падал, увлекая за собой Виктора. Они извозились, как свиньи. Виктор совершенно отупел и больше не ругался, пелена покорной апатии обволокла мозг, надо было идти, идти, сегодня идти и завтра идти, отпихивать невидимых встречных, снова и снова поднимать Квадригу за ворот разбухшего халата, нельзя было только останавливаться и ни в коем случае нельзя было идти назад. Что-то вспоминалось ему, что-то давно бывшее, позорное, горькое, неправдоподобное, только тогда было зарево и людская каша на улицах, и вдали грохотало и бухало, позади был ужас, а вокруг были опустевшие дома с окнами, заклеенными крест-накрест, и в лицо летел пепел, и вонь горелой бумаги, а на крыльцо красивого особняка с огромным национальным флагом вышел высокий полковник в роскошной лейб-гусарской форме, снял фуражку и застрелился, а мы, ободранные, окровавленные, преданные и проданные, тоже в гусарской форме, но уже не гусары, а почти дезертиры, засвистели, заржали, заулюлюкали, и кто-то запустил в труп полковника обломком своей сабли…
– А ну стой! – шепотом сказали из темноты и уперлись в грудь чем-то очень знакомым. Виктор машинально поднял руки.
– Как вы смеете! – взвизгнул Р. Квадрига у него за спиной.
– А ну тихо, – сказал голос.
– Караул! – заорал Квадрига.
– Тише, дурак, – сказал ему Виктор. – Сдаюсь, сдаюсь, – сказал он в темноту, откуда упирались в грудь стволом автомата и тяжело дышали.
– Стрелять буду! – испуганно предупредил голос.
– Не надо, – сказал Виктор. – Мы же сдаемся. – В горле у него пересохло.
– А ну раздевайся! – скомандовал голос.
– То есть как?
– Ботинки снимай, плащ снимай, штаны…
– Зачем?
– Быстро, быстро! – прошипел голос.
Виктор присмотрелся, опустил руки, шагнул в сторону и, ухватившись за автомат, задрал ствол вверх. Грабитель пискнул, рванулся, но почему-то не выстрелил. Оба натужно кряхтели, выворачивая друг у друга оружие. «Банев! Где ты?» – в отчаянии вопил Квадрига. На ощупь и по запаху человек с автоматом был солдат. Некоторое время он еще рыпался, но Виктор был гораздо сильнее.
– Все, – сказал Виктор сквозь зубы. – Все… Не дергайся, а то по морде получишь.
– А вы пустите! – прошипел солдат, слабо сопротивляясь.
– Тебе зачем мои штаны? Ты кто такой?
Солдат только пыхтел. «Виктор! – вопил Квадрига уже где-то вдалеке. – А-а-а!» Из-за угла вывернула машина, осветила на секунду фарами знакомое веснушчатое лицо, круглые от страха глаза под каской и умчалась.
– Э, да ведь я тебя знаю, – сказал Виктор. – Ты что же это людей грабишь? Отдай автомат.
Солдат, цепляясь каской, покорно вылез из ремня.
– Так зачем тебе мои штаны? – спросил Виктор. – Дезертируешь?
Солдат сопел. Симпатичный такой солдатик, веснушчатый.
– Ну, чего молчишь?
Солдатик заплакал – тоненько, с подвыванием.
– Все равно мне теперь… – забормотал он. – Все равно расстрел. С поста я ушел. Убежал я с поста, пост бросил, куда мне теперь деваться… Отпустили бы меня, сударь, а? Я же не со зла, не злодей ведь я какой-нибудь, не выдавайте, а?
Он хлюпал, и сморкался, и в темноте, вероятно, утирал сопли рукавом шинели – жалкий, как все дезертиры, напуганный, как все дезертиры, готовый на все.
– Ладно, – сказал Виктор. – Пойдешь с нами. Не выдадим. Одежда найдется. Пошли, только не отставай.
Он пошел вперед, а солдатик потащился за ним, все еще всхлипывая.
По собачьему вою нашли Квадригу. Теперь у Виктора на шее висел автомат, за левую его руку судорожно цеплялся всхлипывающий солдатик, за правую – тихо завывающий Квадрига. Бред какой-то. Можно, конечно, вернуть разряженный автомат этому мальчишке и дать сопляку пинка. Нет, жалко. Сопляка жалко, и автомат, возможно, еще пригодится… Мы тут посоветовались с народом, и есть мнение, что разоружаться преждевременно. Автомат еще может понадобиться в грядущих боях…
– Перестаньте ныть, вы оба, – сказал Виктор. – Патрули сбегутся.
Они притихли, а через пять минут, когда впереди забрезжили тусклые огни автостанции, Квадрига потянул Виктора вправо, радостно бормоча: «Пришли, слава тебе, господи…»
