– Я надеюсь, вы не забыли? – сказал он Диане.
– Да, – сказала Диана. – Да. Сейчас принесу. Виктор, дай мне ключ от номера, я сейчас вернусь.
Она взяла ключ и быстро пошла к выходу. Виктор закурил. Что это с тобой, приятель? – сказал он себе. Что-то тебе слишком многое мерещится в последнее время. Нежный ты стал какой-то, чувствительный… Ревнивый. А зря. Тебя это совершенно не касается – все эти бывшие мужья, все эти странные знакомства… Диана – это Диана, а ты – это ты. Росшепер импотент? Импотент. Вот и будет с тебя… Он знал, что все это не так просто, что он уже проглотил какую-то отраву, но он сказал себе: хватит, и сегодня – сейчас, пока, – ему удалось убедить себя, что действительно хватит.
Мокрец сидел напротив, неподвижный и страшный, как чучело. От него пахло сыростью и еще чем-то, какой-то медициной. Мог ли я подумать, что когда-нибудь буду сидеть с мокрецом в ресторане за одним столиком? Прогресс, ребята, движется куда-то понемногу. Или это мы стали такие всеядные: дошло до нас, наконец, что все люди – братья? Человечество, друг мой, я горжусь тобою… А вы, сударь, отдали бы свою дочь за мокреца?..
– Моя фамилия Банев, – представился Виктор и спросил: – Как здоровье вашего… пострадавшего? Того, что попал в капкан?
Мокрец быстро повернул к нему лицо. Смотрит, как через бруствер, подумал Виктор.
– Удовлетворительно, – ответил мокрец холодно.
– На его месте я бы подал заявление в полицию.
– Не имеет смысла, – сказал мокрец.
– Почему же? – сказал Виктор. – Не обязательно обращаться в местную полицию, можно обратиться в окружную…
– Нам это не нужно.
Виктор пожал плечами.
– Каждое ненаказанное преступление рождает новое преступление.
– Да. Но нас это не интересует.
Они помолчали. Потом мокрец сказал:
– Меня зовут Зурзмансор.
– Знаменитая фамилия, – вежливо сказал Виктор. – Вы не родственник Павлу Зурзмансору, социологу?
Мокрец прищурил глаза.
– Даже не однофамилец, – сказал он. – Мне говорили, Банев, что завтра вы выступаете в гимназии…
Виктор не успел ответить. За спиной у него двинули кресло, и молодцеватый баритон произнес:
– А ну, зараза, пошел отсюда вон!
Виктор обернулся. Над ним возвышался губастый Фламин Ювента, или как его там, – словом, племянничек. Виктор глядел на него не больше секунды, но уже чувствовал сильнейшее раздражение.
– Вы это кому, молодой человек? – осведомился он.
– Вашему приятелю, – любезно сообщил Фламин Ювента и снова гаркнул: – Тебе говорят, мокрая шкура!
– Одну минуточку, – сказал Виктор и встал. Фламин Ювента, ухмыляясь, смотрел на него сверху вниз. Этакий юный Голиаф в спортивной куртке, сверкающей многочисленными эмблемами, наш простейший отечественный штурмфюрер, верная опора нации с резиновой дубинкой в заднем кармане, гроза левых, правых и умеренных. Виктор протянул руку к его галстуку и спросил, изображая озабоченность и любопытство: «Что это у вас такое?» И когда юный Голиаф машинально наклонил голову, чтобы поглядеть, что у него там такое, Виктор крепко ущемил его нос большим и указательным пальцем. «Э!» – ошеломленно воскликнул юный Голиаф и попытался вырваться, но Виктор его не выпустил и некоторое время старательно и с ледяным наслаждением крутил и выворачивал этот наглый крепкий нос, приговаривая: «Веди себя прилично, щенок, племянничек, штурмовичок вшивый, сукин сын, хамло…» Позиция была исключительно удобной: юный Голиаф отчаянно лягался, но между ними было кресло, юный Голиаф месил воздух кулаками, но руки у Виктора были длиннее, и Виктор все крутил, вращал, драл и вывертывал, пока у него над головой не пролетела бутылка. Тогда он оглянулся: на него, раздвигая столы и опрокидывая кресла, с грохотом неслась вся банда – пятеро, причем двое из них очень рослые. На мгновение все застыло, как на фотоснимке, – черный Зурзмансор, спокойно откинувшийся в кресле; Тэдди, повисший в прыжке над стойкой; Диана с белым свертком посередине зала; а на заднем плане в дверях – свирепое усатое лицо швейцара; и совсем рядом – злобные морды с разинутыми пастями. Затем фотография кончилась, и началось кино.
Первого верзилу Виктор очень удачно сшиб ударом по скуле. Тот исчез и некоторое время не появлялся. Но другой верзила попал Виктору в ухо. Кто-то еще ударил его ребром ладони по щеке – видимо, промахнулся по горлу. А еще кто-то – освободившийся Голиаф? – прыгнул на него сзади. Все это было грубое уличное хулиганье, опора нации, – только один из них применял бокс, а остальные жаждали не столько драться, сколько увечить: выдавить глаз, разорвать рот, лягнуть в пах. Будь Виктор один, они бы его искалечили, но с тыла на них набежал Тэдди, который свято исповедовал золотое правило всех вышибал – гасить любую драку в самом зародыше, а с фланга появилась Диана, Диана Бешеная, оскаленная ненавистью, непохожая на себя, уже без белого пакета, а с тяжелой оплетенной бутылью в руках; и еще подоспел швейцар, человек хотя и пожилой, но, судя по ухваткам, бывший солдат – он действовал связкой ключей, словно это был ремень со штыком в ножнах. Так что когда из кухни прибежали два официанта, делать им было уже нечего. Племянничек удрал, забыв на столике свой транзистор. Один из молодчиков остался лежать под столом – это был тот, которого Диана свалила бутылью, остальных же четверых Виктор с Тэдди, подбадривая друг друга удалыми возгласами, буквально вынесли из зала на кулаках, прогнали через вестибюль и пинками забили в вертящуюся дверь. По инерции они вылетели наружу сами и только там, под дождем, осознали полную победу и несколько успокоились.
