Куда ни глянь – неоконченные дела и вопросы без ответов. Прежде ему казалось, что перед смертью наступит последний миг, когда все прояснится, – все дела закончены, на все вопросы нашелся ответ, найдено все потерянное, – и ты подумаешь: «Ах вот оно что, теперь понятно» – и тогда ты свободен и можешь идти во тьму или к свету. Но когда он умер (Ненадолго, раздался голос доктора Фостер), ничего такого не случилось – может, и не случится. Все останется тайной. А значит, если вдуматься, надо попытаться все прояснить, пока жив. Найти ответы, раскрыть тайны, быть хорошим детективом. Крестоносцем.
Изначально он собирался отнести волос Натана на анализ ДНК. Натана, который проснется нынче утром и проведет Рождество в деревне с Джулией и мистером Футы-Нуты. Джексон пощупал замызганный пакетик. Вероятно, благороднее выкинуть его в реку, отпустить – отпустить Натана. Но в это серое и холодное английское Рождество он ощущал недостачу благородства. Он все потерял. Новую жену, старую жену, деньги, дом. Он сунул пакетик в карман.
Тесса забрала не все. Продажа дома во Франции застопорилась, и деньги пришли на счет перед самым Рождеством. Сумма нехилая, так что «ты снова приземлился на ноги», сказала Джози.
Пора двигаться вперед, начинать сначала. Как-то поздновато для нового рассвета. Быть может, слишком состарился пес – новым трюкам уже не научится.
Ему было на редкость худо, и тут он вспомнил, как нашлась Джоанна, а эта мысль способна теплым солнечным лучом согреть в чернейший из дней.
Не во второй раз, кровавый, а в первый, теплой ночью в Девоне. Он вспомнил, как широкой дугой водил фонариком по пшенице и заметил Джоанну как раз вовремя – чуть не споткнулся о ее неподвижное тельце. Решил, что она мертва. В двенадцать лет он за год увидел, как мать умерла в больнице, как тело сестры бесцеремонно выудили из канала, нашел брата в петле. Ему было всего девятнадцать, и он знал, что, если девочка мертва, он не вынесет, остатки сердца его сорвутся с якоря, и он перестанет быть младшим капралом Броуди Собственного Йоркширского полка Принца Уэльского, сам обернется маленьким мальчиком, что навечно заблудился в темноте.
Но тут она заворочалась во сне, и на миг у него перехватило дыхание – он лишился голоса. А потом голос вернулся, и Джексон поднял руку и закричал, как не кричал никогда в жизни и больше не закричит:
– Сюда, я нашел, она здесь!
И он взял ее на руки и обнял так, будто она вот-вот сломается, будто она драгоценнейшее, чудеснейшее, поразительнейшее дитя, что только ступало по земле, и сказал первому, кто прибежал, – полицейскому констеблю:
– Вы поглядите – ни царапинки.
…звали их собаку.
– Я так долго не могла вспомнить, – сказала она. Прижала ладони к сердцу, словно птичьи крылья, как будто пыталась что-то удержать внутри. – Скаут, – сказала она Реджи. – Такая хорошая была собака.
– Ну знамо дело, доктор Т., – ответила Реджи. – Знамо дело.
– Гава-гава-бака, чья же ты собака? – сказала она Сейди, а детке сказала: – Ворон однажды сидел на дубу, пой хей-хо, ворон, ля-ля-тра-ля-ля и ля-ля-трам-пам-пам, – а Реджи:
Воробышек бедный
На ветке сидел,
Довольный, счастливый,
И песенку и пел.
Мальчишка пришел,
Увидал воробья,
Сказал: «Застрелю-ка
Воробышка я.
Сварю я похлебку
Из тушки его,
А из потрохов
Пирожки ничего».
А Реджи ответила:
«Останусь – беда мне», —
Сказал воробей,
Вспорхнул он и прочь
Улетел поскорей.
И они обе захлопали в ладоши, а детка засмеялся и тоже захлопал.
