— А куда она денется? Она никуда не выходит, с тех пор как сеньор заболел, и никого больше не видно, кроме интенданта и кухарки, такой же разговорчивой, как карп.
— Сеньор болен? — вмешался в разговор Деметриос. — Я как раз врач. А чем он болен?
Крестьянин почесал голову, помолчал, размышляя, и в конце концов многозначительно покачал головой:
— Я думаю, что никто этого не знает. Когда спрашивают, как дела в замке, отвечают: без улучшений.
Врач вы или нет, во всяком случае, вам вряд ли откроют.
— Почему? — удивилась Фьора.
— А потому что никому не открывают — ни монахам, ни нищим, ни бродягам, ни запоздалым путникам.
Это плохой дом, раз не дает христианского гостеприимства. Может быть, потому, что здесь были большие несчастья.
Было видно, что крестьянину очень хотелось поболтать. Фьора знала не меньше его об испытаниях, выпавших на долю хозяев этого замка. Она поблагодарила крестьянина, дав ему серебряную монету, и, когда остальные присоединились к ним, решительно направила лошадь в сторону угрюмых башен. Деметриос догнал ее, желая еще раз предостеречь, но Маргарита следовала за ними, а при ней об этом говорить было невозможно.
Утренний туман поднимался над речкой, открывая взгляду водовороты в зеленоватой воде. Затем дорога пошла через небольшой лес, за которым виднелись бедные дома с соломенными крышами и колокольня маленькой церквушки. Тропинка, заросшая дикой травой, на которой не видно было никаких следов, вела налево, прямо к маленькой крепости.
Фьора направила туда свою лошадь и быстро нашла место, где через подъемный мост дорога соединялась с замком. Мост был поднят и возвышался, словно неприступная крепость, с другой стороны широкого рва, заполненного речной водой почти до краев. Напротив тихий, словно могила, возвышался Бревай, темный и зловещий, словно бы бросающий вызов этому яркому летнему утру.
Не слезая с лошади, кастилец поднес ко рту рожок, окантованный серебром, и издал долгий звук, вспугнувший стаю зимородков. Подождали, но никто не появился.
— Это действительно замок моей бабушки? — спросила Маргарита, находившаяся рядом с Фьорой.
— Да', насколько мне известно, — ответила она. — Что вы о нем думаете?
— Ничего, просто он выглядит очень печальным.
Наш дом в Отоне был гораздо приветливее. Почему моей матери не нравилось в нем?
— Потому что супруг, который ввел ее туда, не смог завоевать ее сердца. Хижина лучше любого дворца, если в ней живет любовь.
— Она могла бы любить меня. Но она не любила, иначе не бросила бы меня.
С тех пор как ее приютили, Маргарита второй раз намекала на Мари. Первый раз, когда она говорила с Леонардой, которой, судя по всему, она особенно доверяла. Но старая дева не стала продолжать разговор на эту тему, потому что ей показалось, что Маргарита ненавидела Мари почти так же, как и ее супруга. Жестокий Рено дю Амель не утаил от дочери ни одной гнусной подробности, и для нее мать была лишь развратной женщиной, бросившей семейный очаг ради удовлетворения своих низменных инстинктов, за что и была справедливо наказана.
Однажды Фьора попыталась изменить ее категоричное суждение, но Маргарита закрыла глаза, дав понять, что разговор окончен. В этой ненависти к Мари, возможно, заключалась основная причина, из-за которой Фьоре не удавалось по-настоящему привязаться к своей сводной сестре.
Она задержала руку Эстебана, который хотел еще раз протрубить в свой рожок.
— Может, вы хотите, чтобы я отвезла вас в какой-нибудь монастырь? — спросила она.
Маргарита отрицательно покачала головой. Ее чудесные волосы, чистые и хорошо уложенные, блеснули на солнце:
— Нет. Раз моя семья живет здесь, у меня нет никаких причин жить в другом месте. Это благородный дом, и, может быть, в нем меня полюбят.
Это было произнесено тихим, спокойным голосом, ровным, почти без интонаций, но сердце Фьоры сжалось. Она подала знак Эстебану, чтобы тот повторил, и второй раз его резкий звук нарушил утреннюю тишину.
Его настойчивость была вознаграждена: стражник показался из-за каменного зубца и прокричал зычным голосом:
— Кто вы и что вам нужно?
— Опустите мост. Нам надо видеть хозяина замка, — крикнул в ответ Эстебан.
